растут.
– Это не маргаритки. Это цикорий. Некоторые его едят.
– На пути домой нам надо остановиться и разглядеть его получше. Хочу привезти букет Джози.
– В таком случае нам лучше поспешить. Цикорий – умное растение. В полдень или в дождь его цветки складывают свои лепестки и больше не раскрываются.
– Откуда ты знаешь такие вещи? – спросила Имоджин, бросая на него короткий взгляд.
– Я люблю деревню, – ответил он просто. – В течение многих лет я даже в сезон не выезжал в Лондон.
– Кто сказал тебе, что цветки цикория закрываются в полдень?
– Один старик по имени Генри, живущий в хижине под ивами, чуть подальше, – сказал он, показывая. – Мы много дней провели вместе.
– Необычное знакомство для герцога, – заметила Имоджин.
– Но не для проспиртованного герцога.
– Вы были собутыльниками?
Самый слабый намек на неодобрение Генри в ее голосе тотчас же вызвал ответную реакцию. Он бросился защищать его:
– Вовсе нет. Но видишь ли, мне было неспокойно оставаться в четырех стенах… и думать о выпивке.
Он скорчил печальную гримасу и посмотрел на нее.
– А теперь? – спросила она с любопытством.
– Все еще думаю, но ощущение совершенно другое, будто эта пагубная страсть отпустила меня. Я не вернусь к пьянству.
Имоджин пристально вглядывалась в Рейфа. На подбородке у него пробивалась жесткая черная поросль, что всегда бывало к полудню, но кожа на щеках обрела здоровый розовый цвет, а в глазах не было такого полусонного выражения. Взгляд не был затуманенным, как прежде. Он откинул со лба темно-каштановую гриву волос, поднял голову и улыбнулся синему небу.
Ничего удивительного в том, что Джиллиан пожелала его. Он был красивым мужчиной, даже с этими тонкими морщинками вокруг глаз.
Он бросил взгляд через плечо и неторопливо и лениво улыбнулся ей.
Сердце Имоджин забилось быстрее, хотя она не могла бы объяснить, почему это произошло.
– Хочешь пустить лошадь вскачь? – спросил он. – Я позволю тебе задать темп.
Чтобы избавиться от мыслей, которые казались ей чуть ли не греховными, потому что речь шла о Рейфе, она не ответила, а только сжала коленями бока Пози. Лошадь сделала такой стремительный прыжок вперед, что маленькая шляпка Имоджин слетела с ее головы, прежде чем передние копыта Пози коснулись земли.
Она низко пригнулась, подстегивая лошадь криками и чувствуя, как ветер бешено хлещет ее по волосам. Они помчались так быстро, что Рейф не мог за ней угнаться, но он был… Он был… Имоджин еще крепче сжала бока Пози коленями, и тогда ее лошадь показала, что создана для скачек, к чему всегда проявляла склонность. Она будто парила над землей, или такое ощущение возникло у всадницы… И тут Имоджин поняла, что у Рейфа нет шанса обогнать ее и выиграть скачку.
– Ах ты, красавица, красавица, – нашептывала она на ухо Пози.
Потом дала лошади знак повернуть направо по широкой дороге, ведущей в Мейтленд-Хаус. Пози сделала красивый поворот, гравий полетел у нее из-под копыт, но она не сбавила темпа. Тут перед Имоджин возникли изогнутые линии огромных ворот усадьбы, и она пустила лошадь рысцой. Она выиграла, причем честно и достойно.
Если Рейф и отстал от нее всего на волосок, все же это крошечное расстояние стоило золотого кубка, даруемого царственной особой.
Рейф со смехом промчался мимо, и они оба ворвались в открытые ворота Мейтленд-Хауса – Имоджин без шляпы, а Рейф, вопя, как дикарь из сердца Африки, каких показывают в лондонском цирке.
Имоджин пыталась отдышаться, прильнув к холке Пози, а Рейф уже спрыгнул с коня. К ее досаде, он даже не запыхался. И она не могла не заметить, что рубашка выпросталась из его штанов, когда он соскочил с лошади. Где же его животик, нависавший над поясом штанов? Неужели он мог исчезнуть за несколько недель? Теперь его тело выглядело таким же поджарым и жилистым, как у его брата… а возможно, и более стройным.
Но ведь Рейф ездил верхом каждое утро, и так было всегда. В то время как ученые, надо полагать, сидят за письменным столом… Имоджин отогнала эту мысль как недостойную. В конце концов, Гейб был ее… чем-то… или кем- то… Она направила Пози к колоде, откуда было легче спешиться, но Рейф опередил ее и раскрыл объятия.
Мгновение она помедлила. Он стоял в снопе солнечного света, широко улыбаясь ей, с растрепанными ветром волосами, в старой льняной рубашке и в потертом сюртуке. Секундой позже она оказалась на земле, а он отвернулся, приветствуя дворецкого Мейтленд-Хауса вежливым и бодрым «Здравствуйте!», и между ними завязалась оживленная и несколько сумбурная беседа.
Имоджин прекрасно понимала, зачем Рейф это делает: он давал ей время собраться с силами. В конце концов, это был двор, куда Дрейвен привез ее в качестве молодой жены. Это дом, где они жили как муж и жена. Дом, куда принесли тело ее мужа, готовясь к похоронам, всего лишь через две недели после того, как они поженились.
Двор был вымощен старыми булыжниками, теперь нагретыми солнцем. Возле одной стены рос чертополох, и его пух заполнял воздух мягким снегом, танцевавшим и кружившим в воздухе. Дворецкий Хилтон чуть не свалился с лестницы, бросившись ее приветствовать.
– Леди Мейтленд! – воскликнул он, отвешивая ей поклон.
Она улыбнулась ему:
– Приятно снова вас видеть, Хилтон.
– Если бы мы знали о вашем приезде, – говорил он, – мы бы приготовили чай для вас и его светлости.
– Я не хочу чаю, – сказала Имоджин. – Но была бы вам благодарна за глоток воды, если это вас не затруднит.
Его лицо просветлело, и он затрусил обратно к открытой двери. Имоджин не спеша последовала за ним. В залитом солнцем дворе не было призраков, но, возможно, они скрывались в доме?
И все же она вошла в дом. Не было эха сварливого голоса ее свекрови леди Клэрис. И не слышался озорной мальчишеский голос Дрейвена. Дом будто дремал в полуденном мареве, как и двор… в покое и ожидании…
Она подняла глаза на Рейфа.
– Я думаю…
Но не смогла облечь свою мысль в слова.
Он взял ее за руку, как если бы она была ребенком лет пяти, и повел в гостиную.
Это была светлая комната, обклеенная веселыми цветастыми обоями.
– Леди Клэрис любила эту комнату, – сказала она тихо, дотрагиваясь до маленькой фарфоровой кошечки на каминной полке. Пыли там не было.
Рейф стоял посреди ковра и выглядел скорее как просто мужчина, вышедший погулять, чем как герцог. Чем-то он походил на старого Генри, живущего на свежем воздухе.
– Это хороший старый дом, – сказал он, оглядываясь. – С надежным и прочным костяком, как принято говорить.
– Он такой же старый, как твой?
– Нет. Мой дом восходит к дням короля Генриха VII, а, если память мне не изменяет, эта небольшая усадьба была построена в предвкушении одного из визитов королевы Елизаветы. Она останавливалась в Холбрук-Корте, а ее люди рассыпались вокруг. И кое-кто был здесь.
Рабочая корзинка леди Клэрис с шитьем оставалась рядом с ее любимым стулом, покрытым сверху донизу куском белой материи. Имоджин наклонилась и дотронулась до нее и впервые с того момента, как вошла в дом, ощутила укол настоящей печали.
– Всегда остается недоделанная работа, – сказал Рейф, появляясь у нее за плечом.
С минуту она чувствовала, что он там, большой, мощный и сулящий утешение.
– Поднимемся наверх?
И они направились вверх, мимо стен, оклеенных ярко-красными обоями, и проследовали в комнату леди Клэрис. Она была аккуратной, чистой и выметенной. В ней не было пыли, как и привидений.
Но ее собственная комната… Неужели она хотела туда войти?
С Рейфом не было места трусости.
– Лучше это преодолеть сейчас же, – сказал он за ее плечом, и прежде чем она поняла это, Имоджин оказалась стоящей перед огромной кроватью на столбиках, где она и Дрейвен провели все десять дней своей семейной жизни, до того как он умер.
Комната выглядела, как если бы ее никогда никто не занимал, будто она ожидала прибытия счастливых фрейлин королевы Елизаветы, едущих по дороге.
Рейф прислонился к закрытой двери, выходящей в коридор.
– Для меня самым тяжелым оказалось войти в спальню Питера, – сказал он, не глядя на нее. – Я был таким тупицей и идиотом.
– Расскажи мне, – начала она, подходя к кровати, чтобы поправить покрывало. – Пожалуйста.
– Я не позволял им менять постельное белье. Спал на походной кровати в его комнате, будто в любой момент он мог туда вернуться. Нелепо. Ты ведь понимаешь, что я не был уже ребенком. Питер умер, когда мне было тридцать два.
Она почувствовала, что глаза ее полны слез, но она сглотнула их.
– Я вела себя так же, – призналась она. – И спала в обнимку с ночной рубашкой Дрейвена… очень долго.
– Потом однажды я понял, что Питера больше нет, – продолжал Рейф. – Он ушел… Кто знает куда? Но ушел. Ушел навсегда. И я сам порвал в клочья простыни и вышел из спальни. Но прежде чем войти туда снова, я приказал переклеить там обои.
– И что это была за комната?
Она прошла через комнату и открыла платяной шкаф.
– Западная спальня.
– И ты наклеил там эти темно-вишневые полосатые обои?
– Да.
Имоджин обернулась и слабо улыбнулась ему. Он подошел к ней.
– Там одежда Мейтленда? – спросил Рейф.
– Да.
– Хилтон раздаст ее кому-нибудь.
Она уже протянула руку и поглаживала вышитый жилет, который, как ей помнилось, был на Дрейвене в вечер, когда она встретила его впервые на английской земле. И Рейф, не произнеся больше ни слова, помог ей перенести одежду
