толпы. Вы, французы, любите говорить все сразу. Недолгий разговор на английском с хорошенькой молодой дамой придаст мне силы выдержать вечер до конца и остаться дипломатом. Так что, видите, вы обязаны уделить мне несколько минут, это будет вашим вкладом в благополучие американской республики.

Сначала Мари-Лор боялась, что не сможет ничего сказать. Но посол разговорил ее, задавая вопросы, рассказывая смешные истории о своем деле — торговле книгами, письменными принадлежностями и книгопечатании. Его, как и ее, интересовали бумага и шрифты и, конечно, распространение грамотности.

Когда он пятьдесят лет назад поселился в Филадельфии, там не было ни одной книжной лавки. Франклин первым открыл библиотеку по подписке. Сейчас, конечно, там появились книготорговцы — город вырос с поразительной быстротой, — но он считал, что их должно быть намного больше. И ему было приятно сознавать, что он помог сделать чтение модным занятием в главном городе молодой нации. Он даже издал «Памелу» Ричардсона, хотя должен был честно признаться, что книги остались нераспроданными. Американские читатели не отличались тонким вкусом.

— Я думаю, в некотором отношении менее искушенные читатели были моими любимыми клиентами, — сказала Мари- Лор. — Но мне нравилось помогать им. От этого я чувствовала себя богатой и счастливой и гордилась своей принадлежностью к литературному миру.

— Моя жена Дебби распоряжалась в передней комнате, в то время как я трудился за печатным станком в задней. Она продавала письменные принадлежности и книги, и очень успешно, пока была жива.

Мари-Лор не могла определить, был ли его вздох выражением печали или угрызений совести за то, что оставил там свою жену одну, уехав на много лет в Европу. Она с любопытством взглянула на посла, но он был слишком опытным дипломатом, чтобы раскрыть перед ней свои чувства.

— Знаете, мне действительно ненавистна идея аристократизма, — заговорил Франклин снова. — Она оскорбляет меня не столько в политическом отношении — ваша страна имеет право на свои традиции, — сколько с научной точки зрения. Когда-то я писал в «Бедном Ричарде», что любой дворянин, ведущий свою родословную от норманнского завоевания, в действительности происходит от более чем миллиона людей, живших на земле. И он должен признать их всех — великих, малых, средних — своими предками. Мари-Лор засмеялась:

— Отец Жозефа говорил, что может проследить свою родословную, начиная с Карла Великого и Энея.

Посол тоже рассмеялся:

— Сегодня я должен найти метод вычисления происхождения от Карла Великого. Но боюсь, было бы невозможно вычислить предков для потомка Энея. А кто это — Жозеф? — спросил он после короткой паузы.

Мари-Лор почувствовала, как вспыхнули нарумяненные щеки.

— Я говорю о виконте д’Овер-Раймоне, чье освобождение мы празднуем сегодня.

— А-а, — сказал посол.

Вскоре появился Темпл Франклин, чтобы отвести деда к щебечущим дамам. Посол медленно поднялся с кресла.

— До свидания, Мари-Лор. Было приятно познакомиться с вами. — Бенджамин Франклин улыбнулся, опираясь на руку внука. Девушка приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— До свидания, месье Франклин, — шепнула она. — И спасибо вам.

За что? Она затруднялась сказать. За чуточку уверенности в себе, может быть. За обнадеживающий взгляд на себя и за убеждения, которым она будет следовать в своей жизни.

Жозеф не появился даже к ужину, но и без него вечер имел огромный успех.

— Важно то, — сказала маркиза Мари-Лор, — что весь Париж собрался здесь, чтобы отпраздновать его освобождение и признание невиновным. Но единственный человек, которого он действительно жаждет увидеть, — это вы. Мари-Лор улыбнулась. Едва ли здесь был «весь Париж», подумала она, сравнивая шумные улицы города с толпой разодетых и знатных людей в парадной гостиной. Париж маркизы был очень мал. — Пойду наверх взглянуть на Софи, — сказала она. — Я скоро вернусь. Она знала, что дочь еще не скоро проснется. Но Мари-Лор уже устала от гостей. После американского посла знакомство с кем-нибудь еще обернулось бы разочарованием. «Надо позвать Клодин, чтобы она помогла снять платье», — подумала она, обводя беспокойным взглядом голубую спальню, в тысячный раз проверяя, все ли готово к завтрашнему дню.

Глупо сидеть здесь в этом платье. Пышные юбки не поместятся в качалке, и нелепо кормить Софи облаченной во всю эту красоту, как роскошно разодетая Мария Антуанетта, позирующая с детьми для семейного портрета. Но снять платье — значило для нее приблизить конец. Она понимала, что эта женщина в элегантном платье и драгоценностях — не она, но ничего не могла с собой поделать. Мари-Лор хотелось выглядеть так еще некоторое время. Пока Жозеф не вернется домой.

Прошло около часа, и за окном стемнело. Проснулась Софи. Мари-Лор зажгла лампу. Осторожно, аккуратно накинула на себя полотенца, опустилась вместе со своими широкими юбками на краешек кресла-качалки и поднесла голодного ребенка к груди.

— Красиво, не правда ли, дорогая? — прошептала она, когда дитя зачарованно уставилось на сапфировое колье, хлопая по нему кулачком.

Раздавшийся в комнате тихий звук заставил Мари-Лор вздрогнуть и поднять глаза. Как долго простоял Жозеф, прислонившись к косяку, сложив на груди руки?

— Прости, что подглядываю, но я просто забылся, глядя на вас обеих. Я был на приеме, — добавил он. — Должен был поговорить с людьми, с Жанной и, конечно, с месье Франклином.

— Конечно, — согласилась Мари-Лор. Если бы она осталась с ним, то всегда бы ждала, пока он наговорится с «людьми». Но сейчас она не станет об этом думать. — Иди сюда, — позвала Мари-Лор, — можешь посмотреть на Софи.

Он встал позади нее и наклонился к ребенку.

— У нее голубые глаза.

— Сначала мы думали, что они голубые потому, что такие у всех младенцев, — ответила она. — Все думали, что у нее будут черные глаза, потому что она похожа на тебя. — Но Софи удивила нас.

— Твои глаза. — Голос, у Жозефа дрогнул. — Она похожа сразу и на меня и на тебя. Удивительно.

— Она скоро начнет улыбаться. Она родилась раньше времени и больше похожа на шестинедельную, чем десятинедельную. Так говорит мадам Рашель. Но у Софи очень хороший аппетит.

Словно демонстрируя свое искусство, малышка прикрыла глаза и энергично засосала. Мари-Лор поморщилась.

— О, — ласково заговорила она, — полегче, дорогая. Помедленнее, помедленнее.

— Это больно? — с беспокойством спросил ветеран дуэлей и военных действий.

— Иногда. Да, немножко. Но эту боль не назовешь неприятной.

Мари-Лор улыбнулась, устраивая Софи на плече. Жозеф молчал, очарованный и несколько оробевший от таинственных манипуляций, которые производила Мари-Лор, — отрыжка, подмывание, пеленание.

— Теперь ее можно уложить спать. — Мари-Лор едва не спросила, не хочет ли Жозеф подержать ребенка, но сдержалась, молча наблюдая, как он склонился над задрапированной кружевами плетеной корзиной и поцеловал свою дочь.

Они стояли в нескольких футах друг от друга посередине голубой спальни, смущенные и решительные, как в первую ночь. Мари-Лор сбросила накинутые на нее полотенца.

— Я боялась испортить платье, — тихо объяснила она. — На него, знаешь ли, затрачено столько труда.

Прерывисто дыша, Жозеф шагнул к ней.

— Оно прекрасно. Ты — прекрасна. — Он потянул за ленту на лифе. — Позволь мне развязать.

Одежда — шелк, ленты и кружева медленно опадали на темный ковер, как лепестки цветка от дуновения ветерка. Мари-Лор стало немного страшно, когда были сброшены корсет, кринолин и нижние юбки. Как он отнесется к ее покруглевшему животу, от которого она еще не избавилась? Но Жозеф восхищенно улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать его. Выпрямившись, он сжал руками ее потяжелевшие груди и тоже поцеловал их.

— Стой спокойно, — чуть охрипшим голосом сказала она, быстро развязывая его галстук, — теперь моя очередь раздевать тебя.

Камзол, жилет, башмаки, чулки, рубашка. Она слегка прикасалась губами к его шее, груди и животу, чувствуя, как напрягаются его мускулы.

— У тебя это хорошо получается, — сказал Жозеф, когда Мари-Лор наклонилась, чтобы расстегнуть его панталоны. — Я имею в виду, — засмеялся он, — расстегивать пуговицы.

Но конечно, он имел в виду не только это. Они посмотрели друг на друга, и она стала спускать панталоны с его бедер.

— Нет, — добавил он. — Я хотел сказать, что ты хороша во всем — как говорила о тебе та горничная. Ты мне об этом писала. Помнишь?

«Хороша в постели», как не особенно изящно выразилась Клодин. Что же, вероятно, это так. Дрожь пробежала по телу Мари-Лор, ее расстроило и в то же время возбудило то, что он так холодно оценивал ее.

И тут она забыла обо всем. Гибкий и прекрасный, упругий и возбужденный, он словно расцветал под ее взглядом. «Какой красивый, — думала Мари-Лор. — Элегантный, как турецкая сабля султана. Как хорошо видна каждая вена, так мило вылепленная на темной плоти». Она, по-прежнему стоя на коленях, смело и в то же время робко вобрала его в свой рот.

Он удлинялся и увеличивался, обхваченный ее накрашенными губами. Она играла с ним, втягивала его, ненасытная, как голодная Софи.

Она не торопилась, лаская плоть все сильнее и нежнее. Она уступала ему ведущую роль, вдыхала его запах, радостно вспоминая форму и вкус. Бог мой, как давно это было!

Жозеф взял в руки голову Мари-Лор и двигал ее то быстро, то медленно, то снова быстро. Он торжествующе вздохнул, когда посыпались на пол шпильки и старательно уложенная прическа превратилась в роскошный