штанов, которые подойдут ей?
— Жорж говорит, что в кладовке остался еще достаточный кусок желтого бархата…
— Хм-м…
— А Фредерику все равно нужна новая ливрея; ты заметила, как старая вытерлась у него на спине? Он говорит, что на днях лакей месье де Кордона смеялся над ним, и я заверила его, что ты избавишь его от дальнейших насмешек. Мы можем использовать его старую ливрею и переделать ее для Мари-Лор.
— Хм-м…
— Конечно, нам придется затянуть ей грудь, чтобы превратить в настоящего мальчика. Вероятно, это причинит боль, но, по мнению мамы…
— Остался ли еще кто-нибудь, с кем вы не советовались по этому вопросу? Кроме меня, конечно?
И вот в солнечный июньский день, одетая в бархатную ливрею, с волосами, заплетенными сзади в косичку, Мари-Лор вскочила в карету маркизы. Она крепко держалась за поручень, пока лошади не выехали со двора.
По обе стороны от нее раскинулся Париж.
Это было удивительное зрелище: она видела улицы так близко, но сидела достаточно высоко, чтобы видеть и то, что находилось за головами прохожих даже высокого роста. Она начинала узнавать некоторые кварталы города. Клодин провела ее по торговым улицам — начиная с улицы Сен-Оноре с ее сказочными магазинчиками до предместья Сент- Антуан, где они могли купить почти то же самое за одну десятую цены.
Во время путешествия Мари-Лор сделала собственные открытия, такие как книжная лавка месье Моро в скромном квартале на Левом берегу. Она купила несколько книг, и они поделились забавными историями, связанными с книготорговлей. Он чем-то напоминал ей папа, хотя был более практичным и менее мечтательным. Выбор книг у него был прекрасный, но с некоторым расчетом на мужскую клиентуру; Мари-Лор посоветовала книготорговцу приобрести побольше романов. Она также подружилась с владельцами книжных прилавков, расставленных вдоль берегов Сены,
Мари-Лор посидела с Софи на руках, потягивая лимонад за столиком на улице возле Пале-Рояля, слушая пламенных политических ораторов и наблюдая за покупателями, искателями удовольствий и проститутками, которые прохаживались под арками, обрамлявшими огромную площадь.
Но больше всего ей понравилось знакомиться с новыми улицами, ходить по булыжной мостовой и отскакивать от проезжавших экипажей. Ее приводили в восхищение бесконечные толпы людей — богатые одежды благородных дам и джентльменов, энергичность и разнообразие торговцев, невероятная убогость нищих. Она была готова рыдать при виде брошенных малюток. И смеяться над дюжиной маленьких человеческих комедий, сдобренных потоком брани, такой же ядовитой, как вонь, доносившаяся из канав.
На улицах она всегда чувствовала себя как на сцене, где разыгрывается драма, тысяча драм, переплетавшихся между собой в такое множество трагикомедий, что их число могло бы сравняться только е числом жителей Парижа.
В чопорном провинциальном Монпелье, размышляла она, вы всегда знаете, кто есть кто: торговец или судья, слуга, продавщица или рабочий. Вы узнавали их по одежде или по поведению. Каким-то образом вы определяли место человека в этой жизни.
В то время как в Париже определить личности массы людей, проносящихся мимо, было равным попытке прочитать пестрое лоскутное одеяло из объявлений, афиш и сообщений, расклеенных по стенам домов. Новые наполовину закрывали старые, часть их была оборвана или затерта до неузнаваемости; в них просто было невозможно разобраться. В этом городе актеров, борцов и искателей — городе предприимчивых — каждый был занят тем, что подправлял или менял роль, которую отводила ему жизнь. Или пытался создать что-то новое, удивительное и оригинальное, заплатив цену пониже.
Король боится Парижа, однажды сказал Жозеф. Это вполне возможно, решила Мари-Лор. Ибо как мог один скучный, робкий и полностью консервативный человек управлять городом, который непрестанно менялся?
Карета резко повернула за угол и остановилась перед безобразной крепостью из грязного желто-серого камня. На минуту Мари-Лор ухватилась за поручень, застыв от страха и дурного предчувствия, и смотрела на зарешеченные окна и вооруженных часовых.
— О чем ты замечтался, Лоран? — окликнула ее маркиза. — Сейчас же вынимай свертки для месье Жозефа.
Лоран? Ах да, это имя мальчика, которое ей дали сегодня. Она выскочила из фиолетово- голубой кареты, подтянула штаны и затянула ленточку на косичке. Мари-Лор бросилась вынимать коробки и корзины и, сложив их неустойчивой стопой, понесла, покачиваясь от тяжести, что оказалось весьма кстати, поскольку верхняя корзина скрывала ее лицо от взгляда часового у ворот. Она вошла вслед за маркизой в Бастилию.
Все утро им владело беспокойство и раздражительность. Достаточно было и возмутительного письма невестки, но новости, которые принес месье дю Плесси, оказались еще хуже. Их ходатайство о предоставлении книготорговцами Монпелье счетов о продажах, совершенных со дня убийства барона, было отклонено. И все бесценные доказательства — листы бумаги с подписью «Жозеф Дюпен», неоспоримо сделанной рукой Жозефа, — никем не увиденные, навсегда останутся у книготорговцев.
Существовали еще какие-то вздорные слухи о девушке, совершившей самоубийство, — по странному совпадению ее брат служил лакеем у Амели, но ничто, насколько мог понять дю Плесси, не помогло бы их делу.
Дю Плесси пока еще не представилось случая рассказать об этом Жанне, а Жозеф не горел желанием сделать это сам.
Глупо, полагал он, что после рождения ребенка он позволил себе на что-либо надеяться. Возможно, как и надеялись все они, вдохновленные тем, как блестяще Софи справилась со всеми трудностями и выжила. До приезда Мари-Лор он смирился с тем, что проиграет дело; может быть, попытаться снова поверить в худшее. Ему будет легче, когда его признают виновным.
Суд был назначен через месяц. И при той слабой защите, которую сумел подготовить месье дю Плесси, он будет коротким. «Совсем скоро, — думал Жозеф, — меня признают виновным в убийстве. Я навсегда останусь в заключении и никогда не увижу Софи, никогда больше не дотронусь до Мари-Лор».
Жозеф услышал, как в дальних коридорах загремели ключи и начали открываться двери. Он изобразил на лице спокойствие, бодрость, оптимизм, что делал всегда при посещении Жанны.
Ключ повернулся в двери его камеры, и она открылась. Жозеф поднялся, когда вошла Жанна, как всегда, в сопровождении лакея с бесчисленными корзинами и коробками. Что же она придумала принести ему в этот раз? В его камере уже становилось тесновато, но у него не хватало духу сказать, что ничего это не меняет.
Они обменялись нежными поцелуями. Ее лицо горело, на верхней губе блестели капельки пота. Обычно в это время года она готовилась к поездке на свою ферму в Нормандию. Он убедит ее уехать, как только закончится суд. Она уже сделала для него вполне достаточно; пора ей и Ариане вернуться к их личной жизни.
Лакей сложил свою бесполезную поклажу на стол и, отойдя назад, остановился дальше от тюремщика, чем обычно. «Сегодня он какой-то неловкий», — рассеянно подумал Жозеф.
Жанна достала из ридикюля веер.
Жозеф прокашлялся, готовясь к трудному разговору.
— Вчера я говорил с дю Плесси.
Но стойте. Неуклюжий лакей, теперь Жозеф посмотрел на него внимательнее, казалось, за эту неделю укоротился на несколько футов.
Глупости! Это совсем другой парень. Нет, на этот раз она привезла с собой мальчика, скорее пажа, а не лакея, и к тому же очень хорошенького, стоило только посмотреть на его стройные лодыжки в белых чулках.
Черт, он пробыл здесь слишком долго, если стал глазеть на лодыжки мальчиков- пажей.
Жозеф снова кашлянул и повернулся к Жанне:
— Так вот что сказал дю Плесси…
В горле у него пересохло. Он раньше даже не замечал, как тут жарко. Виконт налил в стакан воды из кувшина и поймал себя на том, что снова смотрит на лодыжки мальчика.
А затем выше. На бедра.
Красивые желтые обтягивающие штаны и тонкая талия.
Мальчик чуть заметно расставил ноги. Он заметил, что у юноши какая-то странная верхняя половина тела. Слишком объемистая, раздутая на груди, как будто он пытался спрятать или тайком пронести за пазухой…
Медленно обмахиваясь веером, Жанна заговорила тихим и спокойным голосом. Что-то о том, как она в прошлую пятницу пила чай с дальней родственницей.
— Удивительно образованная женщина, читает классиков. Признаюсь, я этого от нее не ожидала, зная, что она воспитывает целую орду детей. Это показывает, что никогда не следует полагаться на свои предположения…
Мари-Лор стояла, глядя в пол у себя под ногами. Он был каменный, целиком покрытый восточными коврами, которые, должно быть, прислала Жозефу маркиза. Может быть, ему следует свернуть некоторые из них, чтобы в камере стало прохладнее.
Она подняла глаза и посмотрела на стол, на котором лежали его руки.
Все ее существо напряглось, затрепетало, кожа горела, как будто эти искусные руки волшебника прикасались к ней. Но к ней прикасался лишь его взгляд. Она не решалась взглянуть ему в лицо, но нельзя было ошибиться в значении его вопросительного взгляда, случайно брошенного на ее ноги. Почти невольно она чуть пошире (совсем чуть-чуть) расста-вила их. И почувствовала, как он откликнулся на это движение — блеснувший взгляд, забившееся сильнее сердце, — он с любопытством и восхищением остановил взгляд на ее ногах, перевел его на живот, талию. Глядя на ее неуклюже спеленатую грудь, он немного растерялся.
«Думай, Жозеф. Вспомни, что я тебе писала. И как ты ответил: „Я держал его в руке
