Купидон, бог любви, и улетел.
Но несчастная Психея была решительной девушкой и отправилась на поиски своей любви. Когда до Венеры дошла весть о ее странствиях, она заявила, что девушка — ее беглая служанка; Психею схватили и привели в покои разгневанной богини. Богиня дала ей кучу невыполнимых заданий, объявив, что, если Психея с ними не справится, ее прогонят и она никогда не увидит ни мужа, ни друзей, а станет простой рабыней и будет в тяжких трудах зарабатывать свой хлеб. Ей предстояло сортировать семена. Богиня смешала и свалила перед ней целую гору разных семян — пшеницы, ячменя, проса, чечевицы, бобов, семена мака и вики — и велела несчастной девушке до вечера отделить их друг от друга. Психея села и заплакала, потому что не видела края работе. И вдруг кто-то под ее ногами тоненьким и скрипучим голоском спросил, что за беда с ней приключилась. Это был крохотный муравьишко.
— Может, я смогу тебя выручить? — сказал он.
— Это тебе не под силу, — ответила Психея, — но спасибо и на добром слове.
Однако муравей и не подумал отступать: он позвал на помощь друзей, родственников, соседей, и вот целое муравьиное войско, муравьиное море…
— У меня мурашки по коже побежали, — сказала Вильяму Мэтти Кромптон, — стоило лишь представить этот легион добровольцев.
— А мне не по себе стало при мысли о горе семян, которую надо разобрать. Тотчас вспоминаю, что и моя работа меня ждет…
— Занятно, что сказочных принцев и принцесс так часто обязывают помимо иных невыполнимых заданий разбирать семена. Великому множеству незадачливых влюбленных героев поручается разбирать семена. По-вашему, антропология может дать этому удовлетворительное объяснение?
— Несомненно. Но оно мне неведомо. Мне кажется, в этих сказках превозносится мудрость и полезность муравьев. Возможно, на мое мнение влияет мой собственный интерес к муравьям. С тропическими муравьями нелегко жить бок о бок. Я попытался — жил какое-то время в хижине, где на земляном полу муравьи зойба насыпали два огромных муравейника. В той же хижине я сумел найти
— В сравнении с теми дикарями наши лесные муравьи должны вам казаться просто ручными.
— Здесь мне хорошо. Я делаю полезное дело, а кроме того, все так добры ко мне.
— Надеюсь, все останутся довольны вашей сортировкой, — проговорила Мэтти Кромптон.
Уж не померещилось ли ему, подумал он позже, будто за этими словами что-то скрывается?
Бывали мгновения, по мере того как весна вызревала в раннее лето, когда сортировка его утомляла. В определенном смысле эта работа представлялась ему подвигом во имя любви, однако он не предвидел вознаграждения. И о каком вознаграждении могла идти речь? Евгения предназначалась не ему, его отстраняли все дальше в пределы некоего срединного мира, где ему надлежало быть компаньоном девочек, компаньоном и помощником старика. Молодежь постоянно уезжала и возвращалась, у них становилось все больше друзей и подруг. Среди них был молодой человек по имени Робин Суиннертон, который часто по приезде, обхватив Евгению за талию и улыбаясь ей снизу вверх, помогал ей спрыгнуть с ее черной кобылы Ночки. Тогда смятение, как удав, сжимало душу Вильяма Адамсона, смятение, вызванное ощущением блаженства, когда он представлял себя на месте молодого человека, обнимающего ее упругое тело, внезапным уколом слепой ревности и звуками рассудительно-холодного голоса, который внушал ему, что, чем быстрее они объявят о помолвке, тем лучше для него, ибо тогда он от нее освободится. «Так стань свободным сейчас же, оставь надежду», — убеждал он себя, но слушать себя было невыносимо. Он рисовал пальцем на своих губах дивный изгиб ее губ — словно касался их ртом.
Он привык к одиночеству; не умел ни сплетничать, ни прислушиваться к досужим шепоткам и все же предчувствовал — так в теплые дни можно почувствовать на своем лице облако пыльцы, осыпающейся с могучих деревьев, — что-то должно произойти. И вот однажды, направляясь по узкому и темному, как в монастыре, коридору в шестиугольный кабинет Алабастера, он столкнулся с Робином Суиннертоном, который поспешал к выходу. Это был молодой человек с рыже-каштановыми кудрями и милой улыбкой; сейчас улыбка была просто ослепительной, и это насторожило Вильяма Адамсона. Робин едва не сшиб Вильяма с ног, остановился, чтобы извиниться, пожал ему руку и расхохотался.
— Спешу к своему счастью, сэр, голова только этим и занята…
— Этот юноша, — сказал Гаральд Алабастер, когда Вильям вошел, — просил руки моей дочери. Я дал согласие, он же говорит, что ему уже известен ее ответ — так что поздравьте меня.
— Искренне поздравляю.
— Первый птенчик покидает наше гнездо.
Вильям повернулся к окну.
— За ним скоро улетят и другие, такова жизнь, — сказал он.
— Я знаю. Что тут поделаешь. Должен признаться, меня беспокоит Евгения. По-моему, это известие не сделает се счастливой, — хотя, может быть, я не до конца ее понимаю.
Вильяму показалось, что прошла вечность, прежде чем он понял, о чем речь.
— Так, значит… значит, замуж выходит не Евгения?
— Что? Ах нет. Я едва не сказал: «Ах нет,
— А мне казалось, мистер Суиннертон неравнодушен к мисс Евгении.
— Да и жена думала, но выяснилось, он любит Ровену. Евгению может огорчить, что Ровена выходит замуж первой. Она, как вы знаете, была помолвлена, но ее жених трагически погиб. С тех самых пор… не понимаю, в чем дело… к ней сватались многие, очень многие, если принять во внимание ограниченность круга знакомых по соседству, но она не… не знаю, то ли она демонстрирует холодность, то ли, может быть… поймите, Вильям, она молодец, она очень стойко перенесла потерю, не сломилась, не роптала, но, боюсь, вкус к жизни вернется к ней еще не скоро.
— Она прекрасна, сэр, она прекрасна… она само совершенство. Пройдет немного времени, и она найдет себе… достойного спутника.
— И я так думаю, но жена беспокоится. Мне кажется, радость матери будет омрачена, если первой замуж пойдет Ровена, — ведь это несправедливо; но можно ли — и нужно ли — мешать счастью Ровены? Впрочем, я не имею права обременять вас своими переживаниями по поводу Евгении, в преддверии — и этим в первую очередь должны быть заняты наши мысли — столь счастливого дня для Ровены.
— По-моему, ваша тревога по поводу Евгении совершенно естественна, она… ее породила ваша чуткость… и я, хоть и посторонний человек, мне тоже… — Он хотел сказать «тоже дорога Евгения», но осторожность взяла верх.
— Вы добрый молодой человек, вы умеете сопереживать, — проговорил Гаральд Алабастер. — Я очень рад, что вы сейчас с нами. Очень рад. У вас доброе сердце. А это — самое главное.
Теперь, когда Вильям виделся с Евгенией, он пристально вглядывался в нее, отыскивая признаки уныния. Она казалась спокойной и безмятежной, как и всегда, так что впору было подумать, что отец заблуждается на ее счет, если бы однажды Вильям не стал свидетелем странной сцены. Он спокойно направлялся к своему рабочему месту и, проходя мимо седельной и мельком взглянув в окно, увидел Евгению, которая разговаривала с кем-то, с кем — он не видел; она была расстроена и даже плакала. Казалось, она кого-то о чем-то умоляет. Послышались быстрые шаги, и Вильям пригнулся, чтобы его не заметили, — по направлению к дому прошагал Эдгар Алабастер, его лицо было искажено злостью. Чуть погодя во двор вышла Евгения и остановилась, застыла на секунду, а затем нетвердым шагом направилась в сторону выгона и вырытой вдоль сада канавы. Вильям понял, ибо любил ее, что слезы застилают ей глаза, понял, потому что постоянно наблюдал за ней, что ее самолюбие будет ранено, если кто-то увидит, как она плачет. Но он пошел за ней следом, — ведь он любил ее, и, став рядом, устремил взгляд в сторону канавы, отделявшей дом от внешнего мира, которую со двора не было видно. Время шло к вечеру: длинные тени
