оценят его опыт. Вместо этого было установлено, что он страдает близорукостью на один глаз. В обычных условиях близорукость не стала бы препятствием при устройстве на работу в торговый флот, он смог бы даже занять командную должность в военно-морском флоте. Определенно это не помешало ему потопить «Густлоф». Но его дело вновь было открыто в НКВД. Маринеско считался неблагонадежным. Возможно, сочли нецелесообразным давать ему должность, позволявшую посещать иностранные порты.

В апреле 1946 года 33-летний бывший командир подводной лодки Александр Маринеско, кавалер ордена Ленина и двух орденов Красного Знамени, награжденный многочисленными боевыми медалями, был списан на берег. Он устроился на работу заведующим складом на предприятие, занимавшееся продажей стройматериалов.

Владимир Дмитриев, автор книги «Атакуют подводники», пишет: «Вскоре после войны Маринеско покинул ВМФ и вернулся к своей довоенной профессии. Это был торговый флот. В должности капитана (на самом деле старшего помощника. — Ю.Л.) советских теплоходов “Ялта” и “Север” (в действительности “Севан”. — Ю.Л.) он побывал на многих морях. Но война заставила его заплатить свою цену. Левый глаз капитана стал видеть хуже, и в 1950 году Маринеско решил сойти на берег. Бывшего подводника Балтики сердечно встретил коллектив одного из ленинградских предприятий».

Эти данные не соответствуют истине. Маринеско не вернулся в торговый флот. Он не командовал ни «Ялтой», ни «Севером». В 1950 году он уже был в Сибири.

Ленинград находился 900 дней в осаде немцев, которые не дошли до центра города всего семь километров. От бомб, артиллерийского огня, болезней и голода во время блокады умерли 600 000 человек. Оставшиеся в живых делали лепешки из древесных опилок, в единичных случаях дело доходило даже до каннибализма. Город лежал в развалинах. После войны жизнь была серой и суровой. Продовольственных и промышленных товаров чаще всего не хватало. На черном рынке торговали все и всем. Взяточничество и коррупция стали частью жизни. Там, где дело доходило до каннибализма (сегодня обнародованы факты и людоедства. — Ю.Л.), незначительные «преступления во имя выживания» казались несущественными.

Одесский парень, который провел детство рядом с жуликами всех мастей, мог стать своим в этой среде. Озлобленный и униженный увольнением из рядов ВМФ, Маринеско не мог найти работу на море и пил. Ему бы многое простили, свяжись он с коррумпированными чиновниками и спекулянтами. Но он этого не сделал.

Маринеско не потребовалось много времени, чтобы установить: на предприятии, куда он устроился на работу, директор и часть рабочих брали взятки за поставки стройматериалов с партийных чиновников, строивших себе дачи в окрестностях Ленинграда. Маринеско мог промолчать. Вместо этого он громогласно заявил о том, что видел и против чего выступал: «Не для того мы победили фашистов». Он не хотел иметь с этим ничего общего. Директор выжидал, когда Маринеско совершит промах.

Многое из того, что затем произошло, осталось неясным. Ленинградские власти не очень охотно открывают дела, которые они презрительно называют «мелкими». И по тогдашним масштабам, действительно, этот случай был незначительным. Но он стоил Маринеско значительной части его жизни.

В ловушку его завело великодушие. Обнаружив во дворе своего предприятия несколько тонн бракованных стройматериалов (на самом деле слежавшихся брикетов угля. — Ю.Л.), он предложил директору, раздать их рабочим в качестве новогоднего подарка, вместо того, чтобы их попросту выбрасывать. Маринеско лично контролировал распределение этих стройматериалов и отказался брать за это деньги.

Но осведомители и провокаторы являлись частью российской действительности, и через несколько недель один из них донес о поступке Маринеско в милицию. Расследование привело на строительное предприятие и к Маринеско. Директор заявил, что этот хлам был вывезен со двора без его разрешения. Маринеско арестовали. Ему предъявили обвинение в расхищении государственного имущества. Кража стройматериалов была в то время широко распространенным явлением, которое едва ли поддавалось контролю. Чиновники и милиция чаще всего закрывали глаза на такие дела. Некоторое время казалось, что Маринеско избежит уголовного наказания, ограничившись исключением из коммунистической партии. Однако, в конце концов, он предстал перед ленинградским народным судом. Прокурор, бывший морской офицер, констатировал, что Маринеско не совершил преступления и его случай не подходит под уголовную статью. Он потребовал оправдать подсудимого — случай весьма необычный для российского суда. Члены суда согласились с ним. Неожиданно председатель суда (женщина) выступила против. Она распорядилась оставить Маринеско под арестом и назначила повторное судебное разбирательство.

С этого момента у бывшего командира «С-13» уже не было шансов на то, что его дело будет иметь благополучный исход. Дело Маринеско передали в Особый суд, состоявший из трех офицеров НКВД, именуемый «тройкой». Он специализировался на политических преступлениях и отправлял осужденных в трудовые лагеря. Вынесенный Маринеско приговор — «три года» — сам по себе был не слишком суровым наказанием. Самым ужасным было место, где предстояло его отбывать. Маринеско отправили на Колыму. Хотя это был лишь один из островков «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына, зато он был известен как самый страшный среди всех трудовых лагерей.

В своей книге «Колыма, лагеря смерти» Роберт Конквист пишет:

«Ужас Колымы заключается не в географических или климатических особенностях, а в решениях, сознательно принятых в Москве. До 1937 года лагерь имел хорошую систему хозяйствования, и смертность была низкой. Хотя это был район вечной мерзлоты, здешний климат удивительным образом благоприятно отражался на здоровье хорошо питающихся и тепло одетых мужчин. В первое время лагерное начальство главным образом было озабочено увеличением добычи золота. Позднее более приоритетным направлением деятельности стало уничтожение заключенных (это открыто признал один из начальников лагеря).

В начальный период деятельности рабочих лагерей символом всей системы являлись Соловецкие острова в Белом море. Именно там фиксировалась самая высокая смертность. В тридцатые годы на первое место вышли лагеря на Беломорском канале. Когда система принуждения достигла своего наивысшего развития, Колыма превратилась в место устрашения и оставалась им последующие пятнадцать лет, символизируя все худшее в системе трудовых лагерей в зоне вечной мерзлоты».

Маринеско, по-видимому, услышал о Колыме еще в ленинградской тюрьме «Кресты» и понял, что у него мало шансов выйти на свободу через три года. ГУЛАГ так легко и просто не отпускает своих жертв. Ему оставалось надеяться, что он выдержит бесконечно долгий путь этапирования на Дальний Восток Советского Союза. Он прилагал усилия, чтобы к нему относились не как к политическому заключенному и давали сносную работу. Возможно, готовясь к ссылке, он вспоминал песню, которую пели в Одессе арестанты: «Прощай, Одесса, сладкий карантин. Завтра мы едем на Сахалин» (карантином называли медпункт в одесском порту, где арестанты проходили медобследование).

Неизвестно, как повлияло на приговор дело Маринеско, заведенное когда-то органами НКВД. Определенно, оно было знакомо судьям, когда они решили отправить Маринеско в Сибирь, уготовив ему судьбу, способную сломать жизнь самым мужественным людям.

Вагоны, в которых заключенные перевозились в Сибирь, назывались «столыпинами», по фамилии одного из царских сановников, подавившего революцию 1905 года и направлявшего в подобных вагонах арестантов на Восток. «Столыпин» — обычный железнодорожный вагон, поделенный на купе, но без окон. С виду типичный почтовый вагон. В пяти из девяти отсеков размещались заключенные, в остальных сидели охранники. Двери в купе заменяли решетки. Незабываемое описание дает Солженицын: «Если посмотреть от входа, то вагон поразительно напоминает зверинец. На полу и подвесных досках скрючились воющие человекоподобные существа, протягивающие с мольбой руки сквозь решетку, молящие о воде и еде. Ни в одном зоопарке не встретишь одновременно такого количества живых существ, размещенных в одной клетке».