– Это я сейчас, быстро! – возбужденно произнес Виталий и убежал в ванную.

– Ишь как обрадовался, – приговаривал Павел Федорович, наполняя рюмки вишневкой, от которой якобы «не запьянеешь». – Он часто о тебе вспоминает. Говорит, зазналась совсем в своем городе, носа не кажет в нашу деревню. У него ведь сестер-то нету. Ты одна. Брат его, Михаил, тоже в городе живет. К нам часто наведывается. На рыбалку, по грибы-ягоды ходят с Виталием. А вот ты забыла нас. Приезжала еще девчонкой, и все, как отрезала. Что так?

– Я и сама не знаю, как это вышло, – соврала Татьяна. – Работа. А в отпуск все больше по югам да по заграницам. И потом... Нечем мне хвастаться, дядя Паша. Сам понимаешь. Ни мужа, ни детей.

Павел Федорович опять крякнул, опрокинул одним махом рюмку настойки и снова закурил.

Вошел Виталий, сел за стол. Павел Федорович заторопился на кухню, за порцией жаркого для сына.

– Похудела, – сказал Виталий, в упор глядя на Татьяну, – а вообще ничего, все такая же. – Он поднял рюмку: – За тебя!

Татьяна лишь пригубила, чувствуя, что уже опьянела, а напиваться средь бела дня как-то неприлично.

– Где работаешь? – спросила она, опустив взгляд в тарелку с салатом.

– Да как тебе сказать? На себя работаю. Взял в аренду участок земли, выращиваю овощи, продаю. Кроме того, бычков держим. Осенью на мясо сдам. Ну и так, по мелочам. Короче, без дела не сижу. Вот домом обзавелся, машину взял. В кредит, правда, но сейчас все так покупают. Как говорится, не хуже людей живем. И телевизор жидкокристаллический, и компьютер со всеми наворотами для Кольки приобрел...

Татьяна слушала похвальбу брата и в душе усмехалась: «Все такой же. Ничуть не изменился. „Не хуже людей“. Неужели это и есть счастье?» Она одернула себя, мол, человек искренен, открыт, а это всегда лучше, чем хитрые недомолвки и внутренняя спесь «высокообразованных», «интеллигентных» людей. «Вот и я такая же „интеллигентка“, сразу определила место брату в социальной иерархии: крестьянин с замашками буржуа. Ну и что? Что в этом плохого? Не пьет, не пропивает последнее, не сидит во дворе с домино и пивом, а вкалывает. Настоящий мужик!»

– Давай, Виташа, еще выпьем, – вдруг предложила она, чувствуя вину перед братом, не подозревающим, что творится в ее душе.

Он даже задохнулся от этой неожиданной ласки. Так его называла только покойная мать Мария Афанасьевна. Жена Надежда больно суровая у него, зовет не иначе, как Виталий. И даже в самые интимные моменты иногда простонет: «Виталик», – и все.

К ним присоединился пришедший с кухни Павел Федорович. Они выпили, закусили. Вдруг старик затянул «На Муромской дорожке...».

Виталий подхватил песню. Татьяна тоже пробовала подпевать, но так как слов не помнила, то замолчала и только слушала с тихой грустью на сердце. Она знала, что эта песня была любимой у тети Маруси. И запел ее дядя Паша неспроста. Старинная песня соединила сейчас их, живущих, с той, что лежала в земле уже четвертый год. И будто с ними она теперь, рядышком сидит, и поет неслышно, и смотрит с любовью на своих мужчин, и просит у них прощения за то, что оставила сиротствовать и вечно скорбеть о самой дорогой утрате.

В пятом часу пришла Надежда, крупная, крепко сбитая, с круглыми литыми икрами и тяжелой походкой. Когда-то, наверное, симпатичное, курносое лицо ее расплылось к сорока трем годам, появился двойной подбородок, и вообще как-то она обабилась. Но в остальном она старалась не уступать коварному бегу времени. На ней был модный джинсовый костюм – короткая юбка и вышитая стразами блуза, босоножки на гвоздиках, сумка через плечо. Волосы пострижены и уложены феном не хуже, чем у городских модниц. У Татьяны, к примеру, и то прическа попроще, да и юбка длиннее.

Все Кармашевы – и, разумеется, Татьяна тоже – знали историю женитьбы Виталия. Взял он Надежду, как говорится, с довеском. Оксанке, приемной дочери Виталия, было в то время около пяти лет. «В подоле» принесла ее Надежда, на позор и осуждение всей деревни, где она жила с матерью до замужества. А Виталий познакомился со своей стряпухой на полевом стане, во время страды. Совсем «киношная» история. Тогда она была стройной и гибкой, с задорными ямочками на щеках и белозубой улыбкой. Зацепила она сердце парня, да и конкуренция между женихами симпатичной поварихи разжигала интерес и соревновательный импульс, который всегда свойствен мужчинам. Так и победил Виталий в этом соревновании. На счастье ли, на беду ли свою? Никто не знает, кроме него.

Виталий церемонно познакомил женщин, оставил их хозяйничать на кухне, а сам побежал в магазин за «горючим»: «Наливка – это женская забава. Нам, мужикам, как-то несолидно вишневку пить». Павел Федорович пошел отдохнуть в саду, на топчане под яблоней.

Надежда, переодевшись в яркий сарафан на бретельках, по длине не уступающий джинсовой юбке, развила такую кипучую деятельность на кухне, что Татьяна, не привыкшая готовить в таких масштабах и с такой космической скоростью, только диву давалась. Она сидела за столом и нарезала копченую колбасу, красиво укладывая ее в овальную тарелку. А Надежда почти одновременно чистила картошку, потрошила рыбу, поджаривала куски свинины, перемешивала салат, открывала банки с консервами и без умолку говорила. Она рассказывала о семейной жизни дочери Оксаны, о проблемах с «шалопаем» Колькой, которого «только армия отучит бездельничать», о своей тяжелой работе в сельской столовой:

– Вставать в пять утра – это раз! Таскать тяжелые кастрюли – два! Все время в пару, в жаре, а зимой сразу на мороз после плиты – три! Нет, уж лучше мужу помогать бычков кормить. На будущий год в два раза больше телят возьмем. Со столовой уйду. Пусть себе нового повара ищут. Копейки платят, а в сумку все время заглядывают – не унесла ли чего из холодильника. Рейды, вишь, устраивают. С поличным ловят. Меня, правда, Зинка, бухгалтер, всегда предупреждает об этих рейдах. А так бы тоже попалась. Ведь все несут, кому не лень. А как без этого? Что я, за их вшивые три тыщи, что ли, живот надрываю?

В шесть часов пришел Колька, восемнадцатилетний парень, такой же курносый и белозубый, как мать, с синими дедовскими глазами. В целом симпатичный малый, немного развязный, но эта черта нынче характерна почти для всех молодых, впрочем, и называют ее по-другому – коммуникабельностью. Он наскоро поел, переоделся в новую тенниску, голубые джинсы и пошел на дискотеку в Дом культуры.

– Видали его? – сокрушалась Надежда. – Ни посидеть, ни поговорить с тетей! Как будто родственники к нам каждый день наезжают. Ну что за молодежь сейчас, а? Ничего их не интересует, кроме секса и танцулек.

– Мне кажется, это временная болезнь любого поколения, – пыталась возражать Татьяна. – И мы такими же были. Возмужает и остепенится ваш Николай. И не заметите, как это произойдет.

– И все ж таки наше поколение душевней было. Мы старших уважали. А эти ни во что не ставят стариков. А, ладно! Главное, что наркоманом не стал. И на том спасибо. У нас в селе каждый третий подросток – наркоман.

– Неужели? – испугалась Татьяна.

– Ну, если не третий, то пятый это точно. Ой, как я боялась за своего Кольку, вы даже не представляете! Особенно когда ему четырнадцать-пятнадцать было, я не спала, караулила его у калитки. Он восьмой класс заканчивал, когда по вечерам допоздна начал по улицам шляться. Думала, если не услежу – начнет колоться, то руки на себя наложу. Ничего, обошлось, слава Богу! Тут, конечно, и отец, и дед руку приложили. Отец так даже выпорол его как следует, когда он в четыре утра заявился, да еще пьяный. Пива напились с дружками. На следующий день на зад сесть не мог – так его Виталий отчихвостил своим ремнем.

Из магазина вернулся Виталий, и снова все собрались в гостиной.

Теперь за столом царила Надежда. Она командовала, накладывала закуски, покрикивала на мужчин, произносила тосты, и Татьяне стало ясно, кто в этом доме хозяин. Наконец, сославшись на усталость, Татьяна покинула компанию и пошла на второй этаж, где ей выделили комнату с видом на сад.

Она стояла в темной комнате у открытого окна и любовалась закатом. Кармаши в вечерних сумерках мерцали редкими огнями. Откуда-то издалека долетали звуки музыки, женский смех. Татьяна вдруг остро почувствовала одиночество. В городе, в обычной обстановке, она не задумывалась над своей судьбой. Привычный ритм жизни, загруженность на работе, все эти презентации и приемы уводили от печальных раздумий, не давали повода для сожалений и слез. Да и не одна она такая. Взять их коллектив. Десятки несложившихся, а то и покалеченных судеб. Сколько разведенных, обманутых, брошенных женщин! Но здесь, в семье брата, в этом уютном доме, который можно назвать «полной чашей», она испытала чувство