– Ох, Татьяна, Татьяна! «Краше не было в селе...» И зачем ты такая на свет появилась?

– Ладно, ладно. Давай вставай.

Она помогла ему подняться и подтолкнула в сторону села. Он послушно пошел, что-то бормоча себе под нос.

– А вы и впрямь Магдалина, а не Дева Мария, – услышала Татьяна знакомый ироничный голос.

Ее словно железом каленым прижгли. Она повернула голову вправо и увидела все того же художника с неизменным этюдником на плече.

– А вы по-прежнему подглядываете? – со злостью крикнула она.

– Да чего тут подглядывать? Что в этом деле нового-то изобрели? Разве какой-нибудь новый способ?

– Способ чего? – зачем-то спросила Татьяна, все еще в шоке от этой встречи.

– Совокупления. Чего же еще?

– Мразь! Подонок!

Она бросилась бежать, не разбирая дороги, в сторону реки. На берегу остановилась, села на поваленное дерево и заплакала. От незаслуженной обиды, от всего, что делало ее жизнь такой бестолковой и никому не нужной.

– Если вы меня не простите, я утоплюсь, – вновь услышала она преследующий ее весь день голос.

– Идите к черту! – всхлипывая, сказала она.

– Не могу. Я верующий.

– Разве верующие, истинно верующие, будут так обижать своего ближнего?

– Справедливый вопрос.

Он сел рядом с ней. Они помолчали.

– А он кто? – спросил вдруг Андрей.

– Мой брат. Двоюродный.

– Надеюсь, до инцеста у вас не дошло?

– А вам-то что за печаль?

– Ревную.

– Меня?

– Ну не его же.

– Кто вас знает? Может, вы гей.

– Ха-ха-ха! Один – ноль в вашу пользу.

Они поднялись с бревна и пошли вдоль берега. Приближался вечер. С выгона возвращалось стадо: мычали коровы, гремели ботала на их шеях, изредка выстреливал пастуший кнут.

– Ой, а ягоды! – вдруг вспомнила Татьяна. – Я банку с ягодами оставила на поляне.

– Пошли вместе, я вас провожу, а то мало ли, может, у вас тут еще один братец отыщется?

Утром, после завтрака, Татьяна отправилась в церковь. У главного входа стояли Андрей и батюшка в черной рясе и оживленно разговаривали. Татьяна подошла ближе, поздоровалась. Андрей лишь кивнул, а батюшка произнес тенором:

– Здравствуй, дочь моя. Значит, на благое дело пришла? Что ж, благословляю. – Он перекрестил ее и пошел к деревянному флигельку, что спрятался за кустами акации. Там его дожидались какие-то старушки. Видимо, пока что весь его приход.

– Я не опоздала? – спросила она Андрея, не зная, как вести себя с этим странным человеком.

– Нет. Пойдемте ко мне в мастерскую. Они обогнули здание церкви и вошли в деревянный вагончик с одним окошком. В нем сильно пахло скипидаром. На стеллаже, занимавшем всю стену, стояли банки с краской, бутылки со скипидаром и растворителем, лежали куски картона, ДВП, свернутые в рулон холсты. На большом столе красовалась глиняная корчага с кистями.

– Присаживайтесь пока. Я сейчас. Татьяна села на табурет, огляделась. Над кроватью, застеленной пледом, висело несколько этюдов. В основном виды села, реки, церкви. Среди них был один портрет. Портрет Оксаны. Татьяну эта деталь слегка задела.

– Вот это, думаю, в самый раз!

Он держал в руке красную шаль с золотыми, потускневшими от времени разводами. Татьяна, не понимая, о чем идет речь, подняла на него глаза. О Боже! Оказывается, она еще ни разу не посмотрела ему в глаза! Теперь она поняла свою племянницу. Нельзя мужчине иметь такие глаза. Это уж слишком. Банальное сравнение с небесами и родниками абсолютно ничего не значит и ни о чем не говорит. Чудодейственную силу его глаз невозможно ни описать, ни изобразить. Татьяна, очарованная, потрясенная, никак не могла оторвать взгляд от этих васильковых, незабудковых и каких там еще... глазищ. А он, не обращая внимания на ее замешательство, просто не замечая его, раскинул огромную шаль обеими руками, а затем укутал ею Татьяну, будто плащом.

Отойдя от нее на три шага, прищурился и долго смотрел, что-то тихо приговаривая. Затем вновь подошел, снял шаль и завернул в нее Татьяну, но теперь иначе, более свободно.

– Вот примерно так, – тихо сказал он. Татьяна, затаив дыхание, любовалась его бледным, слегка загоревшим, отрешенным лицом, пока он собирал вещи: этюдник, складной стул, шаль, бутылку с минеральной водой и парой пластмассовых стаканчиков...

Они вышли из вагончика и начали спускаться к реке. Остановились на той же лужайке, где вчера утром Андрей делал этюд с церкви, пока Татьяна в это время плавала в Огневке. Андрей поставил стул на середину лужайки, усадил на него Татьяну, накинул на нее шаль, в этот раз прямо на голову, отошел к своему этюднику.

Она наблюдала за ним, не боясь быть застигнутой врасплох за этим занятием, так как уже поняла: художник уходит в работу с головой и замечает лишь то, что его волнует в данный момент. А его волновала, судя по всему, поза будущей Марии. Вновь и вновь он пересаживал Татьяну, меняя ракурсы, наклоны, положение рук, складки на шали. Наконец, измучив натурщицу и доведя ее до белого каления, он приступил к этюду. Писал он быстро, время от времени бросая пристальные взгляды на изнемогающую от жары Татьяну. Вдруг бросил кисть, подошел к ней, снял с головы шаль, бесцеремонно вынул из прически шпильки, распустил по плечам волосы, вновь накинул шаль.

– Мне жарко, – пожаловалась Татьяна.

– Разденьтесь. Снимите сарафан. На вас купальник?

– Да.

– Ну так быстрее. Уходит освещение с правой стороны.

Татьяна прямо тут же сняла сарафан, отбросила его в траву, села на стул. Андрей вновь укутал ее шалью, мягко приподнял подбородок, поправил пряди волос. Татьяна вдруг почувствовала острое желание прижаться щекой к его ладоням, но, естественно, ничего подобного не позволила себе.

– Еще четверть часа – и солнце уйдет. Я имею в виду, поменяется угол освещения. Потерпите.

Через пятнадцать минут он отложил кисть, глубоко вздохнул; не отрывая взгляда от своей работы, вытер тряпкой руки, похмыкал, прищурившись, тихо пробормотал:

– Ничего, вроде получилось. Но нет величия. Слишком обыденно.

Татьяна, не снимая с себя шали, подошла к этюднику, с любопытством посмотрела на этюд. Она не узнала себя в этой женщине. Да и рано было судить. Черты лица еще не прописаны. Но ей понравилось. Привлекала смелая манера художника, его небоязнь цвета, темперамент и тонкое понимание женской сущности.

– А может, мне чуть повыше сесть? – робко спросила Татьяна.

– То есть? – живо отозвался Андрей.

– Как бы на возвышении. Тогда взгляд мой будет «величественным».

– А что? Вы правы. Понимаете, мне надо добиться не величия как такового, не спеси, не надменности, а тихого, всепонимающего, всепрощающего величия духа.

– Понимаю.

Андрей впервые за день посмотрел на нее обычным, мужским взглядом. Татьяна не отвела глаз. А он вдруг смутился, даже порозовел. Кашлянув, наклонился к сумке, достал бутылку с водой и стаканчики, налил в один из них шипучей прозрачной жидкости и подал Татьяне.

– Спасибо.