великим псом. Приняв облик волка, сильнейшего из всех, он отправился на мост.

Столь ужасным было его появление, что в первый миг Ган дрогнул и отскочил в сторону. Саурон бросился на Лучиэнь. Увидев глаза, горящие неутолимой злобой, ощутив смрадное дыхание чудовища, Лучиэнь лишилась чувств. Но падая, она взмахнула полой своего волшебного плаща перед мордой зверя и он споткнулся, ибо мимолетная дрема овладела им. И тогда Ган прыгнул вперед. Началась битва между великим псом и волком-Сауроном. Рев, грозное рычание, лязг клыков достигали слуха часовых на отрогах Эред Ветрин, повергая их в ужас. Всю свою колдовскую силу пустил в ход Саурон. Но и чар, и дьявольской ловкости, и силы оказалось мало, чтобы победить друга Охотника Оромэ. Ган схватил врага за горло и пригвоздил к земле. Саурон обернулся змеей, но это не помогло — Ган мертвой хваткой сжимал челюсти на горле противника. Тогда стал Саурон самим собой, но и тем не поправил дело, понимая уже, что придется покинуть тело, пока не задушил его окончательно проклятый пес. А тут еще Лучиэнь, пришедшая в себя, встала над ним и сурово пообещала содрать с него шкуру, какой бы она ни была, чтобы жалкий, голый дух предстал перед Морготом на вечное посрамление.

— Там до конца времен трястись тебе под презрительным взглядом своего хозяина, если не отдашь мне сейчас же власть над островом! — молвила разгневанная принцесса.

И Саурон покорился. Ган нехотя разжал челюсти, и с моста рванулся вверх огромный упырь. Силуэт его мелькнул на лунном диске и умчался в неровном полете, капая кровью из жестокой раны на горле. Он затаился в Таур-ну-Фуин и жил там в постоянном ужасе, вздрагивая от малейшего шороха.

Лучиэнь провозгласила свою власть над бывшим владением Саурона. В тот же миг исчезли черные чары, рассыпались стены, рухнули ворота и обнажились подземелья. Распались узы пленников и рабов, закричавших от неожиданной боли, — это лунный свет после долгого мрака ударил им в глаза. Узники выбирались на поверхность земли, и только Берена не было меж ними. Долго искали Ган и Лучиэнь, пока не нашли его скорбящим у тела Короля Фелагунда. Он так глубоко погрузился в страдание, что лежал недвижимо и не слышал шагов своей любимой. Она же, испугавшись его неподвижности, сочла его мертвым и, обвив шею друга руками, упала в обморок. Берен с трудом вернулся из глубин скорби, увидел небо над головой и Лучиэнь у себя на груди. Он бережно поднял ее на руки, она открыла глаза, и наконец взгляды их встретились. В этот миг первый луч солнца вырвался из-за гор, и над темными хребтами занялся новый день.

Короля Фелагунда похоронили на вершине холма, на острове, принадлежавшем когда-то ему. Остров снова был чист; зеленая могила светлейшего эльфийского государя Финрода, сына Финарфина, оставалась в покое до тех пор, пока вся эта земля не была разрушена и не опустилась навеки на дно морское. Государь же Финрод и поныне бродит рядом с Финарфином в лесах Эльдамара.

Берен и Лучиэнь Тинувиэль снова были свободны. Они вместе бродили в лесах, и счастье вернулось к ним. Даже зима не могла остудить жар их любви. По следам Лучиэнь и среди снегов распускались цветы, и птицы пели меж заснеженных ветвей. А отважный Ган вернулся к хозяину. Правда, привязанность их друг к другу теперь остыла.

Нарготрондом овладел гнев. Множество эльфов вернулось из плена с острова Саурона. Не смолкал ропот негодования, который не могли унять самые пылкие речи Келегорма. Все оплакивали гибель Короля Фелагунда. Многие говорили, что слабая девушка свершила то, на что не отважились горластые сыновья Феанора, а другие открыто обвиняли братьев уже не в трусости, а в предательстве. Народ больше не хотел повиноваться им, а снова повернулся к Дому Финарфина, считая законным правителем Ородрефа. Некоторые даже требовали казнить братьев, но Ородреф понимал, что, вновь пролив кровь сородичей, он лишь туже затянет петлю Проклятья Мандоса. Тогда отказал он братьям в хлебе и крове и поклялся никогда больше не иметь дело с Домом Феанора.

— Будь по-твоему! — с угрозой процедил Келегорм, а Карафин только улыбнулся зловеще. Они сели на коней и ускакали, рассчитывая на востоке разыскать своих родичей. Примечательно, что из их собственного народа за ними не последовал никто. Теперь все видели, что Проклятье, тяготевшее над братьями, сеет зло. Даже Келебримбер, сын Карафина, отрекся от отца и остался в Нарготронде. И только угрюмый Ган по-прежнему ровно бежал у стремени хозяина.

Они скакали на север, стремясь как можно быстрее пересечь Димбар и отыскать кратчайшую дорогу к Химрингу, во владения их брата Маэдроса. Путь пролегал неподалеку от границ Дориата, а рядом простиралась мрачная равнина Нан-Дунгор-феб, где отчетливо ощущалось дыхание Гор Ужаса.

Меж тем, Берен и Лучиэнь добрались до Бретильского Леса. Дориат был рядом, и Берен вновь задумался о своей цели. Ведь он поклялся Тинголу добыть Сильмарилл. Хоть и не хотелось ему теперь отправляться в дорогу, но лучше уж было идти сейчас, оставив Лучиэнь в ее собственной стране, а значит — в безопасности. Лучиэнь же ни за что не хотела расставаться с любимым. Долго уговаривала она воина.

— Тебе надо решить, — говорила она, — либо оставить мысли о невозможном и скитаться по лику Земли без пристанища, либо сдержать слово и бросить вызов самой Тьме в ее логове. Но знай, какую бы участь ты ни выбрал, — на всех дорогах я буду с тобой и судьба у нас будет одна на двоих.

Уже не в первый раз говорили они об этом и так увлекались, что не видели ничего вокруг. Поэтому скакавшие стороной сыновья Феанора заметили и узнали их первыми. Тотчас Келегорм повернул и поскакал на Берена, рассчитывая растоптать его конем, а Карафин пришпорил лошадь и на скаку подхватил Лучиэнь в седло. Это он проделал легко — недаром слыл лихим наездником. Берен сумел увернуться от коня Келегорма и, коротко разбежавшись, прыгнул на пролетавшего мимо Карафина. Это был великолепный прыжок — так поют о нем люди и эльфы. Оказавшись за спиной Карафина, он схватил его за горло и сбросил с лошади, рухнув на землю вместе с ним. Конь заржал и встал на дыбы, выбросив Лучиэнь в траву, где и осталась она лежать без движения.

Берен душил Карафина и не видел, что смерть летит к нему во весь опор. Келегорм уже отводил копье для удара, но в этот миг Ган окончательно порвал со старой службой и, оскалив страшные клыки, прыгнул наперерез лошади хозяина. Конь шарахнулся в сторону, хрипя и кося глазом на разъяренного пса. Проклял Келегорм и коня, и собаку, но Ган и ухом не повел, не подпуская его к Берену. Лучиэнь поднялась с земли и просила возлюбленного не убивать Карафина. Послушал ее Берен. Он отобрал у обидчика доспехи и оружие, забрал тяжелый кинжал Ангрист, выкованный когда-то гномом Телкаром из Ногрода. Клинок этот резал железо, словно сырую древесину. Потом он поднял Карафина за шиворот и пинком отшвырнул от себя, посоветовав поискать родичей, которые научили бы его находить более достойное применение воинской доблести.

— А коня твоего я оставлю себе, — уже спокойно добавил Берен. — Пусть служит Лучиэнь. Думаю, он будет только счастлив избавиться от такого хозяина.

Карафин, с трудом придя в себя, проклял Берена и хрипло пробормотал:

— Чтоб тебе бегом бежать к самой мучительной гибели, проклятый Смертный!

Келегорм взял брата к себе на седло и они сделали вид, что двинулись прочь. Берен уже уходил, не обращая внимания на ворчание соперника. Тогда Карафин, кипя от стыда и злобы, схватил лук Келегорма и выстрелил через плечо, целясь в Лучиэнь. Как молния прыгнул верный Ган и поймал стрелу зубами. Вновь зазвенела тетива, но теперь уже Берен рванулся и закрыл собой любимую. Стрела вонзилась ему в грудь.

Громоподобный рык пронесся над равниной. Ган, страшный, как демон, бросился вдогонку за братьями. Им едва удалось удрать. Впрочем, пес скоро вернулся и принес госпоже из леса несколько целебных листьев. Кровь остановили, а дальше искусство Лучиэнь и любовь быстро залечили рану. Скоро они смогли вернуться в Дориат.

И снова мучился Берен, разрываясь между долгом и любовью. И вот однажды, поднявшись до света, Верен поручил мирно спящую Лучиэнь заботам Гана и ушел.

Снова скакал Берен к проходу Сириона. Позади осталась равнина Таур-ну-Фуин, впереди лежала пустыня Анфауглиф. За ней, в дрожащем мареве на горизонте, высились пики Тангородрима. Здесь спешился Берен, потрепал по холке коня Карафина и отпустил пастись на тучных приречных лугах, посоветовав забыть о рабстве и стать свободным конем. Предстояло сделать следующий решительный шаг. Но допредь сложил он Прощальную Песнь во славу Лучиэнь, потому что чувствовал: настала пора прощаться с любовью и светом.