прибегали обратно. Жмурили глаза. Низкое холодное солнце уже лишь слепило, не грело.

Да и о чем было нам говорить. Люди говорят только о том, что реально не происходит.

Иногда за целый день звучала лишь одна фраза: «Позови собак». Не имело даже значения, кто из нас ее произнес. Не было нужды говорить, все казалось само собой разумеющимся, раз и навсегда уже давно сказанным. Когда никто не приезжал, дни похожи были один на другой; к чему еще говорить и вносить сумятицу, нарушать этот кристально чистый порядок.

Разговоры приносили вред, сеяли неразбериху и размывали ясность. Стоило заговорить, как во мне появлялась какая-то дрожь. Не думаю, чтобы в своей жизни я сказала что-нибудь действительно важное. Для самых важных вещей все равно недостает слов. (Список отсутствующих слов. Больше всего мне недостает глагола, значение которого помещалось бы где-то между «ощущаю» и «вижу».)

Мы до такой степени свыкались с молчанием, что, когда к нам приезжали гости, нас едва хватало на лаконичную учтивость, что-нибудь вроде «привет» или «здравствуй», но даже эти слова мы сокращали, насколько возможно, и говорили: «Как ты?» Без «поживаешь», потому что было бы слишком длинно. «Чаю?» — мы спрашивали, не предлагая альтернативы, предоставляя им только одну возможность выбора.

Потом мы садились по другую сторону стола, в тени, лицом к лесу. Молчали в течение всего разговора. Даже выпуская из уст обрывки слов, молчали. У Р. молчание гладкое, как его кожа. Естественное, бесхитростное. Мое — более угрюмое, оно исходит из глубин живота, затягивает меня, я погружаюсь в него и безвозвратно исчезаю. Мы молчали с гостями, друг с другом, со всем, что нас окружает.

И любовью тоже мы занимались в молчании. Не раздавалось ни слова, ни вздоха, ничего.

Во время курса облучения Она была вынуждена несколько дней провести в больнице, и Он оставался один. В те дни Он подумывал, что пригодилась бы домработница. Лучше всего пожилая женщина, которая готовила бы заячий паштет и целые кастрюли вареников. И говорила бы по-львовски, с мягким акцентом, как его мать. Топила бы печь и вытирала пыль с пианино. Он дал себе слово, что этим займется. Тогда им не придется есть разогретую картошку и по два раза обжаренные котлеты.

В среду, когда Он вернулся с работы, на ступеньках сидела девушка. У нее были волосы до плеч и решительное лицо. В общем-то красивое, Он это сразу отметил. На ней были нелепые рабочие штаны — в таких ходили женщины на заводах. Мужчина остановился перед ней, удивленный. Девушка подняла на него глаза. Они были зеленые, яркие.

— Ваша жена просила меня прийти убраться и натопить печь. Завтра оставьте мне, пожалуйста, ключи.

Он пропустил ее в прихожую. Девушка пошла в кухню и заскрежетала печкой. По-видимому, квартира была ей знакома. С этим трудно было освоиться, а потому Он сел в комнате за стол и закурил.

— Как зовут тебя? — спросил Он, чтобы хоть что-то сказать.

— Агни, — ответила девушка.

— От Агнешки, наверное.

Она не отрицала, лишь широко улыбнулась. У нее были красивые ровные зубы подростка. Мужчина слышал, как она хлопотала по дому, в котором становилось все теплей и уютней. Когда девушка была в ванной, Он налил себе рюмку водки и выпил ее залпом. Потом сделал вид, что разбирает бумаги на письменном столе. Агни принесла ему разогретый бигос и чай.

— Завтра, если хотите, я могу прийти пораньше и что-нибудь приготовить. Я умею делать голубцы. — Она улыбнулась и села рядом, когда он начал есть.

— Где жена тебя разыскала? Откуда ты взялась? — спросил Он с набитым ртом.

— А-а-а, стечение обстоятельств. Долго рассказывать.

Он заметил, что у нее гладкая юная кожа, ни единой морщинки, ни веснушек. В голове вдруг на минуту вспыхнул четкий образ ее обнаженного худенького тела, лежащего на кровати, и Он испугался. Сказал, что устал и хочет лечь спать. Девушка напомнила ему про ключи и скрылась в кухне. Он слышал, как она мыла вчерашнюю посуду. Им овладело беспокойство; Он снял трубку с черного телефонного аппарата и покрутил ручкой. Попросил соединить его с больницей во Вроцлаве, но там уже никто не отвечал. «Позвоню завтра с работы, позвоню завтра с работы», — повторял Он себе. Услышав, как внизу хлопнула входная дверь, мужчина приостановился на лестнице, и напряжение вдруг спало. Он вздохнул и вернулся в столовую. Включил радио и налил себе водки. Передавали какой-то радиоспектакль.

— Друзьями мы не будем, — произнес мужской голос. — Вы сами это знаете. А будем ли мы самыми счастливыми или самыми несчастными среди людей — от вас зависит. Я прошу только об одном: пожалуйста, не лишайте меня надежды и позвольте и далее страдать, как прежде. Если это невозможно, прикажите мне исчезнуть, и я исчезну.

— Я не намерена вас никуда прогонять, — с пафосом ответил женский голос, а Он подумал, что это, должно быть, Нина Андрич[38].

— Только не надо ничего менять. Пусть все останется, как было до сих пор. А вот и ваш муж…

Он выключил радио и пошел спать. Впервые за многие годы Он видел эротический сон. Ему приснилась эта девушка. Снова была война. Они прятались от немцев на каком-то заводе. На них текла вода из сломанных душевых кранов. Они были обнажены. Агни прижималась к нему, ее волосы пахли водой. Они, видимо, занимались любовью, но как-то странно, Он не ощущал этого телом, а только понимал, что это любовь.

Утром Он позвонил в больницу. Поговорил с женой, но ее голос звучал тускло и отдавал металлом. Она попросила заехать за ней в пятницу. Он быстро подсчитал, что это через три дня. Жена говорила еще что-то про операцию, но Он не совсем понял что, не захотел вникать. Вернувшись домой раньше обычного, Он принял ванну и в чистой рубашке принялся ждать неизвестно чего.

Все происходило так, как будто было запланировано. Девушка вошла, на ней были те же штаны, что вчера, она держала в руках большой кочан капусты. Он неуклюже ходил за ней, пока она растапливала печи. Понимал, что смешон. Что-то говорил, но больше разглядывал ее волосы и голые ноги в спортивных тапочках. Не мог от нее отойти.

Все было, как в том сне — они прятались от враждебного мира. Кто был тем миром, Он не знал. Она попросила подать ей нож, и Он с этим ножом в руке подошел к ней и внезапно прильнул к ее худенькому телу, а она нисколько не противилась. Девушка была мягкая, нежная, податливая, как тряпичная кукла. Он положил ее руки себе на плечи и осыпал поцелуями лицо. Ожидал сопротивления, какого-нибудь «нет», но слышал лишь ее дыхание, от которого веяло огурцами с грядки, чем-то зеленым, свежим, чем-то, по чему Он всегда тосковал. Он просто положил ее на диван, стянул с нее эти смешные штаны, и дальше все произошло обыденно, Он даже помнил о том, как бы не сделать ей ребенка.