И опять все повторилось, как в предыдущую ночь. Имярек внезапно проснулся, будто кто-то его окликнул, сел на кровати и увидел Марека Младшего, стоящего у печи.

— Пошел вон, — крикнул он ему.

Призрак не шелохнулся, и Имяреку даже померещилось, что на его одутловатом темном лице он видит кривую ухмылку.

— Черт тебя дери, чего спать не даешь? Шел бы ты отсюда, — пробормотал Имярек. Схватил резиновый сапог и во всеоружии двинулся в сторону печи.

— Прошу отсюда уйти! — рявкнул он, и дух исчез.

На третью ночь привидение уже не явилось, а на четвертый день сестра Марека Младшего нашла тело и подняла шум. Тотчас приехала полиция, завернула Марека Младшего в черный полиэтилен и унесла. Расспрашивали Имярека, где он был и что делал. Тот ответил, что ничего странного не заметил. И добавил еще: уж если кто пьет, как Марек Младший, раньше или позже этим все и кончится. Полиция согласилась с ним и ушла.

Имярек взял велосипед и покатил в Руду. В ресторанчике «Лидо» поставил перед собой кружку пива и потягивал его не спеша, небольшими глотками. Из всего того, что он ощущал, самым отчетливым было чувство облегчения.

Местная радиостанция «Новая Руда» вещала ежедневно в течение двенадцати часов. Передавала преимущественно музыку. Ровно каждый час — новости по стране, каждые полчаса — местные сообщения. Кроме того, каждый день проводилась викторина. Выигрывал ее почти всегда один и тот же человек по фамилии Вадера. Он, должно быть, обладал огромной эрудицией, знал вещи, отгадать которые было просто немыслимо. Я дала себе слово разведать, кто такой этот Вадера, где он живет и откуда у него такие познания. Пройду по горам в Новую Руду, чтобы спросить у него нечто очень важное, сама, правда, не знаю что. Я представляла себе, как он ежедневно, словно бы нехотя, берет телефонную трубку и говорит: «Да, я знаю ответ. Речь идет о canis lupus[1], самом крупном представителе семейства псовых», или: «Глазурь, которая наносится на черепицу перед обжигом, называется ангоб», или: «Учителями Пифагора считаются Ферекид, Анаксимандр и Архемах». И так изо дня в день. Призом были книги от тамошнего оптовика. Пан Вадера, надо полагать, собрал солидную библиотеку.

Однажды я услышала, как диктор, прежде чем задать вопрос, произнес срывающимся голосом: «Пан Вадера, просим вас сегодня нам не звонить».

С двенадцати до часу приятный женский голос читал роман с продолжением, не услышать который было нельзя; мы выслушивали все романы — время было предобеденное, и мы обычно чистили картошку или лепили вареники. А потому весь апрель у меня прошел под знаком Анны Карениной.

«— Он любит другую женщину, это еще яснее, — говорила она себе, входя в свою комнату. — Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено… и надо кончить.

— Но как? — спросила она себя и села на кресло пред зеркалом».

Иногда в полдень приходила Марта и автоматически включалась в какую-нибудь работу. Например, мелко резала кубиками морковь.

Марта слушала спокойно, сосредоточенно, но никогда ни слова не обронила ни на тему Анны Карениной, ни о каком другом радиоромане. У меня даже закралось подозрение, что она совершенно не понимает повествований, которые состоят из диалогов, но читаются одним голосом, что прислушивается только к отдельным словам, к мелодике речи.

В возрасте Марты люди страдают атеросклерозом и болезнью Альцгеймера. Однажды я полола грядки в огороде, а с другой стороны дома меня окликнул Р. Я не успела ответить.

— Она там? — спросил он у Марты, которая стояла так, что видела нас обоих. Та взглянула на меня и крикнула ему в ответ:

— Нет ее здесь.

Потом спокойно повернулась и пошла в дом.

а я нет? — спросила я как-то у Марты. Та ответила:

— Потому что внутри он пустой.

Я поняла это в ту минуту как пустоголовость и простодушие. Человек, наполненный изнутри, подумалось мне, имеет больше достоинств, чем пустой.

Потом я мыла полы в кухне, и вдруг до меня дошло, что хотела сказать мне Марта. Дело в том, что Имярек из разряда людей, которые представляют себе Господа Бога так, будто Бог стоит где-то там, а они сами — здесь. Имярек видит только то, что снаружи, даже на себя смотрит со стороны, разглядывает себя, как фотографию. Общается с собой только в зеркале. Когда он занят, к примеру — мастерит свои филигранной работы сани, то вообще для себя как бы не существует, потому что думает о санях, а не о себе. Самого себя не считает интересным предметом для размышлений. И лишь когда он одевается, чтобы отправиться в свое ежедневное паломничество в Новую Руду за пачкой сигарет и таблетками от головной боли, когда видит себя в зеркале уже готовым к выходу, только тогда думает о себе — «он». Никогда — «я». Он смотрит на себя глазами других, поэтому так важен внешний вид, новая куртка из модной ткани, кремовая рубашка, светлый воротничок, который отлично оттеняет загорелое лицо. Поэтому даже для самого себя Имярек весь снаружи. Нет у Имярека внутри ничего, что смотрело бы изнутри, а значит, нет и рефлексии. Вот тогда-то и видятся духи.

В этом ребенке есть что-то прекрасное — так говорили все. У Марека Младшего были почти белые волосы и ангельское личико. Старшие сестры обожали Марека Младшего. Возили его по горным тропинкам в оставшейся от немцев коляске и нянчились с ним, как с куклой. Мать не хотела прекращать кормить его грудью; когда он сосал грудь, она погружалась в туманные грезы: ради него она могла бы вся превратиться в молоко и вылиться через свой же сосок — это было бы лучше, чем и дальше оставаться женой Марека Старшего. Но Марек Младший вырос и перестал искать материнскую грудь. Зато ее нашел Марек Старший и смастерил жене еще несколько ребятишек.

А маленький Марек, хотя и такой очаровательный, плохо ел и пищал по ночам. Видно, поэтому отец его невзлюбил. Когда папаша возвращался пьяным, первому доставалось Мареку Младшему. Мать, пытавшуюся защитить сына, он куда ни попадя колотил, и в итоге семейство убегало в горы, оставляя отцу весь дом, а тот ухитрялся до краев заполнить его своим густым храпом. Старшие сестры жалели брата, поэтому вскоре научили его по сигналу прятаться, и с пяти лет Марек Младший большую часть вечеров проводил в подвале. Там он плакал беззвучно, безмолвно, без слез.

Там он и понял, что источник его страданий не снаружи, а внутри и никак не связан с пьяницей-отцом или с материнской грудью. Боль возникает сама по себе — по той же причине, по которой утром восходит солнце, а ночью звезды. Изводит его. Он не знал, правда, что это такое, но порой ему чудилось, что он смутно помнит какой-то теплый, горячий свет, от которого плавится и растворяется все сущее. Откуда он брался — тоже не знал. С детства Марек запомнил полумрак, вечные сумерки. Потемневшее небо, мир, погруженный в беспросветную серость, печаль и холод вечеров, не имевших ни конца, ни начала. Запомнился ему также день, когда в деревню провели электричество. Столбы, перешагнувшие через горы из соседнего села, казались ему похожими на колонны высокого храма.