— Встретимся у шатра князь-хана, — сумрачно ответил Иван Камышник, подергивая себя за длинный усище. — Вы только в лесу не заблудитесь, а то уйдете к самарскому воеводе в непрошеные гости узнать, воистину ли князь Засекин мылом веревки уже натер и хочет, изловив, всех перевешать?

— Не заблудимся, будь спокоен, Иванка! Мы гуртом повалим за Тимохой. Он своим дюжим телом в любом лесу добрую просеку вытопчет, — пошутил Ортюха Болдырев и ткнул кулаком в грузный живот почти квадратного Тимоху Приемыша, который от тычка даже не качнулся. Тимоха снизу вверх глянул на высокого ростом Ортюху, по рябому лицу расплылась по- детски беспечная улыбка.

— Протопчу, мне не впервой. Только бы леший не закружил нас, а то и вправду учнем блукать по чащобе! — Тимоха почесал затылок, сдвинув серую баранью шапку на светлые брови.

Ортюха тут же к нему с советом:

— Слышь, Тимоха, ты же сам давеча в лесу нам сказывал, что есть верная примета одурачить лешего! Ты говорил, что надо стельки в сапогах повернуть пятками к носку, вот у лешего и мозги трухлявые такоже перевернутся, не сможет путать нам дорогу и кругами водить но лесу!

— Пошли, братцы, будет вам в ночь глядя лешего поминать! — сказал Матвей, поправляя на поясе длинную адамашку. — Пусть спит спокойно в своем подкоренье. — Он первым спустился с помоста на невысокий вал, а потом и на траву. Вслед за ним, придерживая сабли у пояса, чтобы не стучали о приклады пищалей, пошли оба есаула и две сотни казаков, половина из которых была в Сибири с атаманом Ермаком. У ворот их встретил старец Еремей Петров в неизменном еще из Сибири ярко-синем ватном халате, опоясанный красным шелковым поясом — наряд этот достался ему по дувану после взятия казаками Кашлыка, столицы хана Кучума. Широкая белая борода аккуратно расчесана, лохматая лисья шапка надвинута на густые черные брови. Старец Еремей большим медным крестом осенял проходивших мимо казаков и приговаривал каждый раз короткую молитву, сдерживая против воли могучий диаконский бас:

— Чем яростней сила адская, тем сильнее сила небесная! Ангелы божии, помогите казакам! Аминь, во имя отца и сына… Чем яростнее сила адская…

Матвей, пропустив мимо себя обе сотни казаков, в последний раз оглянулся — поодаль за старцем Еремеем, крестясь, стояли казацкие женки и матери, выйдя проводить уходящих на сражение. Впереди всех видны были Марфа, Зульфия и Маняша, которые тесно прижались плечами друг к дружке, почти разом перекрестили Матвея в три руки и поясно поклонились издали, не решаясь прилюдно подойти и еще раз обнять уходящих мужей…

Песчаной полосой берега казаки сошли к челнам. Большие струги не стали отвязывать, расселись по челнам и малым стругам, разобрали весла…

— Держитесь друг за дружкой, — повелел Матвей, и его малый струг с двадцатью казаками первым отошел от Кош-Яика. — Ортюха, следи за правым берегом. Примечай место, где по нынешнему половодью с кручи упала большая ива, макушкой до самой воды. Я ее приметил с прошлого раза, когда высаживались там, идучи на сражение с мурзой Шиди-Ахмедом.

— И я помню, не проскочим мимо, — ответил Ортюха, внимательно всматриваясь в темный, нечетко видимый безмолвный берег, и только легкий плеск весел нарушал ночную тишину, да изредка потревоженная рыба, взметнувшись, плескала хвостом по воде, уходя прочь к стремнине. Струги и челны шли саженях в десяти от обрыва, чтобы можно было заметить памятный знак и не пройти вниз по течению слишком далеко.

— Атаман, кажись, пришли! — прошептал рядом Ортюха, тронув Матвея за локоть. В тумане, несмотря на ночную тьму, смутно просматривалось упавшее верхушкой в воду большое дерево.

— Правь к берегу, — тихо велел Матвей, казаки на веслах повернули струг вправо, и судно мягко ткнулось носом в песок, который узкой полосой в две сажени, не более, лежал между обрывом и водой. Прочие струги, плотно друг к другу, встали за поваленной ивой, мощные корни которой одним боком держались за груду упавшей земли, а другой частью, переплетясь, тянулись вверх, словно желто-серые щупальца невиданного водяного чудовища. Без особого приказа казаки, оставив на стругах по два человека для охраны, молча потянулись к обрыву, вслед за атаманом в удобном месте поднялись вверх. Здесь плотной стеной, словно столпившись перед страхом упасть с обрыва, стояли вековые деревья-великаны, а у их ног грудились молодые деревца, вытягиваясь тонкими стволами вверх, в надежде подняться к живительному солнцу, лучи которого с трудом, даже в ясные дни, пробивались вниз, к земле и траве.

Лесом шли молча, сторожко, стараясь идти след в след, чтобы под ногами не хрустели невидимые в густой траве упавшие сухие ветки. Тимоха Приемыш и в самом деле шел впереди казацких сотен. Сильными ударами тяжелой персидской сабли с утолщением на конце он ловко и бесшумно срубал встречные ветки и поросль, чтобы не мешали идти остальным. Ортюха шел рядом и молча про себя считал шаги, по которым можно было хотя бы приблизительно прикинуть расстояние, пройденное от берега. Когда досчитал до пятисот, остановил Тимоху, повернулся к Матвею Мещеряку.

— Минули окоп с крымцами, можно сворачивать и идти к опушке. Думаю, мы невдалеке от нее, я все время прислушивался к ночному шуму из ногайского стана — конское ржание нет-нет да и долетало оттуда с попутным ветром.

«Ну вот, Марфуша, скоро и сеча… Молись за меня, чтоб живу воротился к дому!» — мысленно обратился к любимой жене Матвей, покрутил затекшими от полусогнутой ходьбы плечами.

— Пошли, братцы. По ходу разберитесь по своим сотням, двумя рядами друг за дружкой выйдем из леса, — сказал Матвей и пошел впереди. Справа от него шагал Ортюха, то и дело наклоняясь головой под встречными ветками, где другие проходили свободно, не задевая даже высокими бараньими шапками. Слева тяжело ступал низкорослый широченный в плечах Тимоха, склонив вперед крупную голову. Глянув на него, Матвей улыбнулся, про себя отметив, что верный друг похож на разъяренного быка, который перед схваткой с противником роет землю не только копытами, но и могучими крутыми рогами.

Вышли к опушке леса: впереди на холмистой степной равнине в полуверсте горели сторожевые костры, возле которых сидели караульные воины. Чуть правее горело десятка два костров, разведенных не кучно, а длинной цепочкой.

— Там татарские стрельцы, — догадался Матвей. — А около них в охранении, видел я днем, не менее сотни лучников. — И пояснил есаулам: — Идем двумя рядами. Ты, Ортюха, справа, тебе с казаками нападать на крымцев первым, как только мы окажемся между основным станом князь-хана Араслана и окопом. Тебе, Тимоха, отделить полста казаков в помощь Ортюхе, а остальных повернуть лицом к ногайскому стану, чтобы по сполоху оттуда не ударили нам в спину ногайская подмога. Единым махом вся орда не поднимется, а вот от ближних костров караульщики, соединясь до сотни человек, могут подоспеть к сече. Так твоим казакам встретить их пищальным боем и, коль дело дойдет, то и саблями. Я буду между вами, чтоб видеть все и в случае нужды подать команду. Уяснили, братцы?

— Сделаем, атаман, — строго ответил Ортюха Болдырев. — Хоть по одной шкурке, да снимем с татарских баранчиков, чтобы помнили казацкие сабли! Ишь, под Москву идти теперь их боязнь берет, так крымцы к Урусу подались в помощники, думают, тут им пива наварили дармового! Не-ет, супостаты, кончилось время, когда вы поговаривали, что вам, татарам, все отдается даром! Ныне так отдарим вас, что и внуки помнить будут!

— Добре сказал, Ортюха, будь по сему! — коротко обронил Тимоха и потряс тяжелой саблей.

— Тогда ползком, ужами, двинемся друг за дружкой! Надо незамеченными оказаться между станами… То наше счастье, что этим летом бурьян поднялся коню под брюхо! Пошли, казаки! — И Матвей первым лег на живот и с пищалью за спиной ловко пополз в сторону костров. За ним, приминая степное разнотравье, тихо бранясь, когда натыкались на колючий чертополох, двумя длинными бесшумными, змеями, поползли казацкие сотни, ведомые бывалыми есаулами. От прохладной росы, которая успела уже выпасть на траву, руки и кафтаны скоро стали влажными, но это не смущало казаков: роса — не пролитая кровь, от нее вреда немного.

Время от времени Матвей приподнимался на колени и проверял, не отклонился ли от верного направления. С тревогой поглядывал на небо, где сквозь темные кучевые облака срезанная наполовину бледно-желтая луна изредка освещала землю. И снова полз, пока обе сотни казаков не оказались в полусотне саженей за рядом костров вдоль невидимого во тьме отсюда окопа. Караульщики у огня кто сидел, а кто стоял лицом к Яику, оберегая сон бесценных для князь-хана крымских пищальников, на которых в предстоящем новом нападении на Кош-Яик у него была большая надежда.

— Ортюха, Тимоха, передайте по цепочке — повернуться всем вправо и двумя линиями, не путаясь между собой, шагах в двадцати одна линия от другой, ползем к окопу. Не приведи бог кому чихнуть или брякнуть саблей о пищаль — вскинутся ногаи, за оружие схватятся, быть большому урону!

На локтях, с пищалями в правой руке, казаки поползли в сторону Яика, и когда до спящего стана осталось не более тридцати шагов, опасаясь, что караульные услышат шелест сминаемой казаками травы, особенно жесткой пахучей полыни, и поднимут тревогу, атаман Мещеряк встал во весь рост и с саблей в руках громко скомандовал:

— За Русь! Бего-ом, казаки-и, круши вражью силу!

Казаки, словно привидения в страшном сне, вздыбились из темной травы и, сверкая саблями в отблесках костров, с криком: «Кру-уши-и!» бросились к шатрам, в которых безмятежно спали крымские татары. Почти в ту же минуту и со стороны Яика из тьмы приречных зарослей вывалились три сотни казаков во главе с атаманом Барбошей, налетели на охрану у окопа и в отчаянной, но короткой сабельной рубке изрубили многих в полусне еще, потом перескочили через окоп, вырытый глубиной больше, чем в полтора аршина, и кинулись в подмогу казакам Ортюхи Болдырева, а сотня Тимохи Приемыша по команде Матвея Мещеряка в полном составе повернулась лицом к основному стану ногайцев, запалила фитили от огнива и изготовилась стрелять, ожидая выручки терпящим гибель пищальникам и немногочисленной страже при них. Крымцы разрозненными группами, едва успев проснуться, выскакивали из шатров и тут же падали под казацкими саблями. Ортюха Болдырев носился вдоль окопа, внимательно следил за скоротечной схваткой, изредка пуская в кровавое дело обагренную саблю.

— Не упуска-ай! — кричал Ортюха, заметив, что тот или иной татарин с перепугу прыгал в окоп, пытаясь искать там спасение в темноте. — Хватайте их пищали! Не оставляйте ни одной! — Ортюха приметил есаула Шацкого, который, погромив охрану у костров, спешил к окопу с южной стороны, прокричал ему: — Нечай, прощупайте весь окоп, может, кто живой притаился!

Казаки в считанные минуты разметали татарские шатры, побрали рухлядь, которая могла сгодиться в Кош-Яике, разбросали костры и в наступившей темноте, под прикрытием сотни казаков есаула Тимохи Приемыша, начали поспешно отходить к берегу Яика, где есаулы Никита Ус и Митроха Клык успели поставить большие струги борт к борту и кинуть на берег широкие сходни.

Разбуженный коротким боем и отчаянными криками застигнутых врасплох татарских стрельцов, князь-хан Араслан пытался было бросить в погоню за казаками воинов, но первые из них были встречены пищальным боем казаков Матвея Мещеряка, который повернул обе сотни лицом на север и, пятясь, отходил, прикрывая казаков Богдана Барбоши. Те уходили к переправе, унося с собой две сотни татарских пищалей, сделанных в мастерских французских городов и купленных турецким султаном за немалые золотые монеты для своего вассала, крымского хана. Впереди отступающих казаков прогнали через крепостные ворота более полусотни пленников.

— Тимоха, палите по ногаям десятками! — командовал Матвей Мещеряк. — Отстреляв, отбегайте за спину казакам Ортюхи, на ходу заряжайте свои пищали!

Короткие, в десять пищалей залпы били по нестройно набегающим ногайским воинам и, хотя по темному времени прицелиться было довольно трудно, но стрельба дала свой результат — степняки, неся урон убитыми и ранеными от беспрерывной пальбы со стороны отступающих казаков, вскоре прекратили бесполезное преследование и отошли за линию окопа, пытаясь вновь развести полузатушенные костры и отыскать среди лежащих на земле и в окопе живых…

— Победа, казаки! — ликуя, громко прокричал Матвей Мещеряк, когда обе его сотни подошли к берегу, где казаки Богдана Барбоши уже заканчивали переправу на остров. — Победа! И славная! Не по одной шкурке со стенных баранов сняли, разжились малость! Несите бережно пораненных, им помощь наших лекарей нужна!

Казаки осторожно помогли спуститься с обрыва более чем десятку раненых стрелами товарищей — все же караульные ногаи успели схватиться за луки и выпустить в упор по набегающим казакам до полусотни стрел, поразив насмерть четверых. Когда последний казак очутился на острове, Богдан Барбоша повелел разобрать помосты между стругами и отвести суда к стоянке, где уже были привязаны возвращенные на место челны и струги, на которых уходили с острова казаки Мещеряка.

Атаманы, сойдясь в воротах, крепко обнялись, поздравляя друг друга с победой, взятой малой кровью лихим ночным налетом.

— Славно, Матвей, славно у тебя получилось! — радовался атаман Барбоша, потряхивая Матвея обеими руками за крутые плечи. — Вижу, хороший опыт получил ты в сибирском походе!

— Добрый учитель был у меня, Богдан. Атаман Ермак Тимофеевич двадцать лет воевал с крымцами в южных степях. Потом с поляками да литовцами на западных рубежах бился не