есаул Богдан Брязга.

Ханская столица Кашлык имела сильные естественные укрепления, так как расположена на правом обрывистом берегу Иртыша, к тому же обнесена земляным валом и рвом. Внутри вала размещались небольшая площадь, мечеть, несколько десятков построек для жителей и двухэтажный каменный дворец самого хана. Не ожидая в ближайшие месяцы после Абалакской битвы нападения со стороны татар, казаки укрепились в ханской столице, озаботившись сбором с подвластных Кучуму племен дани в виде пушнины и продуктов. Уже на четвертый день после бегства хана в Кашлык с северных окраин приехал князь Бояр и привез казакам рыбу и прочие продукты. Многие татарские семьи, которые бежали с приходом русских, стали возвращаться в свои небольшие селения в окрестностях Кашлыка. За зиму и весну казаки привели к присяге русскому царю многие окрестные княжества хантов, манси, вогулов и остяков, собрали ясак пушниной и себе на прокорм продуктами.

С окончанием зимнего и весеннего походов казаки возвратились в Кашлык с богатым сбором. Было принято решение не возвращаться к Строгановым, а продолжить военные действия с Кучумом, для чего надо было известить царя и Боярскую думу о покорении Сибири и просить скорой ратной поддержки. Ермак повелел отправиться в Москву во главе казацкой станицы в 25 человек есаулам Ивану Александрову сыну Черкасу и Савве Болдырю с известием, что «царство Сибирское взяша и многих живущих тут иноязычных людей под его государеву высокую руку подвели и к шерти[3] их привели…»

В Москве были поражены богатством пушнины, привезенной казаками. Царь Иван Грозный, обласкав казаков, издал указ Строгановым подготовить зимний поход в Сибирь, но из-за невозможности зимой перейти снегом заваленные горы Каменного Пояса поход вспомогательного войска в Сибирь был отложен до весны следующего года. В грамоте царя Ивана Грозного от 7 января I584 года велено Строгановым приготовить 15 стругов, «которые б подняли по 20-ти человек с запасом». Однако 15 марта царь Иван Грозный умер, и снаряжение войска во главе с воеводой князем Семеном Дмитриевичем Болховским на некоторое время задержалось, что впоследствии гибельно сказалось на судьбе и стрельцов, и казаков.

Накануне прибытия стрелецкого отряда воеводы Болховского, по известию недружественного хану Кучуму мурзы Сенбахта Тагина, Ермаком был послан отряд казаков во главе с Матвеем Мещеряком с целью напасть на войско Маметкула, которое разбило свой стан на реке Вагай, в ста верстах от Кашлыка. Пользуясь ночной темнотой и беспечностью татарских военачальников, казаки внезапно грянули на татарское становище, уничтожили охрану и много простых воинов, а самого Маметкула взяли в плен. Используя благоприятные военные обстоятельства, атаман Ермак решил нанести удар и по верному союзнику хана Кучума и, не ожидая прибытия подкреплений, о которых не имели никаких известий, летом совершил дальний поход против Пелымского княжества к северу от Кашлыка. В нескольких стычках пелымский князь понес ощутимые потери и бежал на дальний север. Казаки собрали в Табарской волости хлеб и пушной ясак и стали готовиться к очередной зимовке. Уже близились осенние прохладные ночи, когда нежданно-негаданно по Тоболу спустился стрелецкий отряд воеводы Болховского в 300 человек.

Громкое «ура» прокатилось над Тоболом и Иртышом, но радость атамана и его помощников исчезала по мере того, как стрельцы сходили на берег почти с пустыми котомками. Едва познакомились, Ермак еще раз внимательно посмотрел на стрелецкие струги и не удержался от сурового спроса:

— Где же ваши припасы, воевода князь Семен? Неужто за вами не плывут еще струги с мукой, сухарями, мясом и крупами? Чем в зиму питаться будете, а? Вестимо ведь, что Господь добр, да черт проказлив, лиха нашлет такого, что небо в овчину покажется!

Воевода с недоумением переглянулся со своим помощником Иваном Киреевым, развел руками, тонкие губы под светлыми усами покривились в ужимке недоумения.

— Излишний скарб и харчи пришлось оставить промысловикам на переволоках, не под силу было на себе в стругах тащить! Оставили только на дорогу сюда… Думали здесь прокормиться от татарских поселений у жителей.

— Здешние жители накормят вас калеными стрелами, как только отойдете от Кашлыка чуток в гущу дебрей, — угрюмо проворчал Иван Кольцо, зло дергая себя за черные длинные усы, схваченные в тяжелый кулак. — Нешто московские бояре мыслят, будто татары подстать воронежским посадским людишкам, средь которых стрельцы могут прокормиться, покупая харчи за серебряные копейки? Почему не упредили вас, чтоб не смели бросать даже засохшего напрочь сухаря?

— Хотя бы порох и свинец не побросали, — сквозь стиснутые зубы выговорил атаман Ермак, с надеждой поглядывая на стрельцов, которые разгружали дальние три струга.

— Свинцу и пороху взяли в довольном числе, да и новых полста пищалей прикупили у Строгановых на случай поломки тех, которые у стрельцов имеются на руках.

— И на том вам благодарствуем, воевода Семен, — со вздохом проворчал атаман Ермак, засунул левую руку за тугой алый пояс, еще раз уточнил. — Хотя бы на месяц-другой хватит своих харчей, пока поднатужимся и до зимней стужи еще кое-чем запасемся? Надобно срочно дичь бить, какая еще не успела улететь! Было бы соли в достатке, так рыбы бы насолили, а так только вялить можно под слабым осенним солнцем! Досада какая! Ну почему царь не дал указ идти вам за Камень с началом весны, к середине лета подоспели бы сюда! И припаса наготовить успели бы вдоволь!

— Да потому, атаман, что в середине марта скончался царь Иван Васильевич. В Москве начались волнения, готовились к венчанию на царство Федора Ивановича. По этой причине и задерживались с походом, не ведая, какова будет воля нового царя да Боярской думы, — ответил князь Семен, носком сапога ковыряя приречный песок, а в голосе чувствовалось запоздалое раскаяние за то, что не заставил подчиненных тащить тяжелые струги на переволоках, а поддался их уговорам и разрешил облегчить суда и тем ускорить движение отряда через горы.

— Понятно, князь Семен. Делать теперь нечего, улетевшего гуся шапкой не изловить! Будем как-то лютую зиму одолевать вместе. В Кашлыке нам всем не разместиться, надобно идти на Карачинов остров. Он со всех сторон окружен водой Тобола, будем срочно ставить срубы да рыть теплые землянки. А такоже надо успеть возвести добротный частокол на случай негаданного нападения кучумовской рати. А силы у него еще немалые, хотя и бит нами крепко и не единожды. Теперь же, князь Семен, пока лед на Иртыше не начал объявляться, кому-то из вас придется срочно сопроводить царевича Маметкула в Москву пред очи нового царя Федора Ивановича. Кого пошлешь?

Князь Семен снова покривил тонкие губы, в серых выпуклых глазах продолжала оставаться нескрываемая досада — только что закончили тяжелый переход, надежду имели отдохнуть в ханской столице, в банях отпариться! Ан, та столица во сто крат хуке стрелецкой слободы — ни тебе теплых изб, ни просторных каменных палат! И зимовать им предстоит в курных избенках да в глубоких землянках, подстать слепым кротам, только вот в спасительную спячку до весны им не суждено завалиться!

— Царским указом, атаман Ермак, велено мне быть главным воеводой Сибири, а тебе ехать на Москву, самолично поклониться великому государю царю Федору Ивановичу завоеванным Сибирским царством.

— Увы, князь Семен, Сибирское царство далеко не все принесло шерть царю московскому. Хан Кучум, как уже сказывал я, бит не единожды, но еще довольно силен. И силен помощью ногайских и бухарских воинов, потому как сам Кучум родом из бухарских земель и доводится сыном бухарскому правителю Муртазе. Об этом мне сказывал близкий Кучуму человек, некто мурза Кутугай. Мои казаки ухватили его под Кашлыком в плен, а я его отпустил к хану с предложением не биться против государевых ратных людей, а по своей воле войти под руку московского царя. Да лихо вышло — мурзу спустил, а от хана Кучума в ответ вместо ласковых слов одни каленые стрелы летят. А в Москву, князь Семен, ежели будет на то твоя воля, пусть спешно, взяв один струг со стрельцами, возвращается твой помощник воевода Иван Киреев. Я дам ему в проводники доброго манси, пойдет северной дорогой, какой шел мой есаул Иван Черкас с ясаком царю Ивану.

— Тому так и быть, атаман Ермак. Да, вот еще что — тебе подарок велено передать!

— Неужто царь Иван Васильевич шубой расщедрился, узнав, каковы здесь суровые зимы? — удивился атаман Ермак и подмигнул лукаво Матвею Мещеряку, на лице которого явно отразилось удивление возможной царской щедрости.

— Да нет, не от царя! — со смехом отмахнулся Болховской. — Перед отъездом из Москвы довелось мне встретиться с князем Иваном Петровичем Шуйским. Слыхал о таковом, а?

— Еще бы не знать князя Ивана Петровича! — воскликнул атаман и локтем толкнул в бок сумрачного Ивана Кольцо. — Под Могилевом и у нас был слух, как славно оборонял он город Псков от огромного войска Стефана Батория! Тем и дал возможность вести переговоры с Речью Посполитой на приемлемых условиях. Так что с того — встретились вы с князем Иваном в Москве?

— А то, что князь Иван Петрович похвально отозвался о тебе и твоих казаках. И помимо царских наград деньгами, которые казаки получат по возвращении из Сибири, просил передать тебе ратные доспехи своего родителя Петра. На груди кольчуги две большие позолоченные бляшки, на одной стороне государев герб — орел о двух головах, а на другой вырезано имя князя Петра Ивановича Шуйского, такоже славного воителя Руси. Еще хотел бы князь Иван быть в этом сибирском походе, да со смертью царя Ивана Васильевича нет возможности оставить Москву. Он состоит с лучшими боярами в регентском совете при царе Федоре Ивановиче.

Ермак был тронут вниманием прославленного на всю Россию полководца. Принимая отменную кольчугу, пообещал при личной встрече поблагодарить за подарок.

Стрельцы и казаки разгрузили струги, переправились на удобный для житья Карачин остров, что в пятнадцати верстах вверх по Тоболу от Кашлыка, поставили несколько больших срубовых изб с полатями в два яруса, отрыли и утеплили землянки. Ермаковцы на радостях встречи одарили новых ратных товарищей соболиными шкурками из собранного ясака, проводили станицу Ивана Киреева с царевичем Маметкулом с наказом оповестить Москву о тяжкой будущей зиме, приступили вместе со стрельцами к поздней заготовке возможного харча на близкую уже зиму.

О минувшей зиме вспоминалось теперь с содроганием в душе, а порою по ночам атаман Ермак просыпался от ужаса — снилось, будто чье-то предсмертное хрипение ударяло в уши сквозь вой холодного апрельского ветра в дебрях Карачина острова. Тогда, зимой, вместе с воем лютой пурги постоянно доносилось в землянки надрывное завывание волчьей стаи. Завывание часто прерывалось глухими выстрелами пищалей караульных казаков, которые отгоняли зверье от поляны за частоколом, куда каждое утро, каждый день сносили обессиленными руками по несколько тел умерших от голода сначала только стрельцов, а к концу зимы стали гибнуть и более выносливые казаки. Не выдержал зимовки и воевода князь Семен Болховской. Смерть каждого казака и стрельца острой болью отдавалась в сердце атамана Ермака, и только недавнее потепление растопило снега, позволило возобновить рыбные ловли и охоту в ближних лесах и дало возможность спасти от страшной смерти тех, кто с такими муками пережил суровую зиму. И теперь, предав земле умерших, атаман с поседевшей наполовину головой смотрел на товарищей, которые с ненасытной жадностью поедали горячую уху с кусками рыбы.

Утром следующего за похоронами дня казаки и оставшиеся с ними стрельцы стащили струги с берега, во многих местах еще укрытого не сорванным водой льдом, забрали с собой весь ратный запас, сплыли с Карачина острова бережно, уворачиваясь от плывущих по Тоболу в Иртыш разновеликих толстых льдин. Под Кашлыком пристали к чистому от ледовых завалов крутому берегу. Матвей Мещеряк с десятком казаков с трудом поднялся к бывшей ханской столице, убедиться, что в ней и поблизости нет татарских засад, и только после этого подал сигнал атаману Ермаку — можно подниматься и обживать остывшие дома и еще прошлым летом казаками отрытые просторные и сухие землянки. Перебрались в Кашлык вовремя, потому как уже через день к ним прибыл князь Бояр со своими людьми, привез битую дичь, рыбу вяленую и свежую, пригнал десяток коней, чему казаки были несказанно рады. Длинноволосый, худой и желтокожий толмач Микула Еропкин, атаманов писарь, переводя слова соболезнования о смерти многих стрельцов и казаков, добавил с облегчением:

— Обещает князь Бояр разослать своих вестников к иным князьям, чтобы поспешили к нам в Кашлык с зимним ясаком, хлебом и битой свининой и олениной. Господи, неужто скоро наедимся досытушки, аки у родимой матушки после долгого небытия в дому?

Атаман с искренне радостной улыбкой на исхудалом скуластом лице дружески обнял низкорослого усатого и узкоглазого князя Бояра за плечи, расщедрился и вынес из ханского дворца саблю в дорогих ножнах, сам опоясал князя и сказал, пытливо глядя в раскосые черные глаза Бояра:

— Прими, князь, награду от имени московского царя Федора Ивановича. Прежде носил эту саблю князь Семен, да не стало его… Ты такоже князь, тебе и владеть этим оружием! А о верности твоей самолично отпишу Московскому царю, от него и еще будет тебе честь великая и награда достойная. — Сказал тихо, и нежданно для самого в глазах вдруг выступили жгучие слезы горести невосполнимой утраты.

Князь Бояр не обманул атамана, выказав искренне дружеское расположение к русскому воинству. В течение недели к Кашлыку потянулись князья родов, которые обитали по Тоболу и к северу по Иртышу в недалеком расстоянии от Кашлыка.

Когда проводили радушного и приветливого князя Бояра, атаман Ермак призвал есаулов вместе с атаманом Иваном Кольцо и объявил свое обдуманное уже решение:

— Надобно нам осмотреться окрест хорошенько, не близится ли хан Кучум со своим воинством тишком под свою столицу? Да сызнова, как прошлым летом, велеть жителям волости Таборы поболе сеять хлебных полей, и тем хлебом платить государев ясак. Без этого грядущая зима опять покажет нам небо с овчину, взвоем не хуже волчьей стаи наперекличку с метелью… Бр-р, и поныне жуть когтистой лапой по спине дерет, едва вспомню Карачин остров!