После обеда Павел Матвеевич уходит в спальню отдыхать. Хоть днем без снотворного, и то хорошо. Елена Дмитриевна никогда днем не ложится; и шести ночных часов за глаза хватает. Пока он спит, самое время дочитать «Черного принца», в обед не успела. Дима что ни посоветует, все ей нравится, как будто специально для нее подбирает. Леонид любит какие-то странные книги и стихи пишет странные, темные и непонятные — удивительно, как еще издали его сборник… А Виктору сейчас и читать-то некогда, все свободное время уходит на Оленьку.

Елена Дмитриевна открывает журнал, находит то место, на котором вчера ночью остановилась, закуривает. Вдруг ей чудится, что у дверей звонят. Она прислушивается. Так и есть, опять звонок, вот беда, отца разбудят, — кто бы это, не телеграмма ли? Елена Дмитриевна спешит в прихожую, открывает дверь. На пороге стоит и улыбается женщина в меховой шубке и кокетливой шапочке; глаза ее блестят, щеки раскраснелись от мороза… Елена Дмитриевна не сразу ее узнает.

— Юля!

Женщина улыбается.

— Здравствуйте, Елена Дмитриевна.

В самом деле Юля! Как Елена Дмитриевна ни удивлена, обращение Юли странно режет ухо. Раньше она была для Юли «мамой» — неужели привычки сохраняются так долго? — ведь уже шесть лет прошло, как Юля уехала. За это время встречались они раза четыре, и Юля как-то умудрялась обходиться и без «мамы», и без «Елены Дмитриевны».

— Заходи, заходи, только тише. Павел Матвеевич спит.

Раньше бы сказала «папа», теперь так.

Но он уже не спит. Из-за прикрытой двери спальни кричит:

— Кто там? Телеграмма?

— Да нет. Спи, пожалуйста. Это ко мне по делу, — слегка раздраженно отвечает Елена Дмитриевна. Надо же, ни одного звонка не пропустит, от малейшего шороха просыпается.

Она шепчет Юле:

— Ну его! Пусть отдыхает. Раздевайся.

Но Павла Матвеевича нелегко обмануть. Слышно, как скрипит кровать, и вот в стекле двери его лицо, — господи, какие отеки под глазами, какой худой, напугать может, недаром у Юли улыбка исчезла с губ.

— А, Юля! Здравствуй, — через стекло говорит Павел Матвеевич. Он как будто даже не удивлен, а может, думает, что Юля ему во сне приснилась. — Приехала…

— Извините, разбудила вас, — растерянно говорит Юля.

— Ничего… Как дела, Юля? — спрашивает Павел Матвеевич из-за стекла, точно он узник, и улыбается жалобно, как узник. — Аллочка как?

Юля уже оправилась от растерянности, вызванной призрачным каким-то видом Павла Матвеевича; она бодро отвечает, что только что прилетела из Москвы от Аллочки, Аллочка здорова, с учебой у нее все в порядке, привет передает, обещает написать.

— Я тебе все расскажу, ты только спи, — просит Елена Дмитриевна. Она уже ясно осознала, что Юля здесь, рядом; ей уже не терпится увести ее в комнату — ведь от Аллочки приехала, — как она там, внученька милая, умная головка, — а он все портит, сразу в лоб: «Как Аллочка?» — будто можно вот так у порога все рассказать.

— Ложись, пожалуйста, — уже молит Елена Дмитриевна.

Павел Матвеевич опять жалобно улыбается Юле — вот, мол, видишь, и поговорить уже нельзя; уходит в глубину комнаты. Не заснет теперь, конечно, будет лежать и смотреть в потолок.

Юля сняла свою шубку, шапочку. Какая красивая все-таки женщина! Прекрасно выглядит, а ведь уже тридцать восемь, как Леониду, и двое детей. Вот что значит жить с хорошим мужем, прямо веет от нее здоровьем и радостью, а ведь до чего Леонид ее довел, уезжала изможденная, издерганная… Такую жену потерял, пьяница несчастный, еще повезло, что встретилась Катя, молиться должен на нее, на руках носить, что пошла за ним, — нет, и ее теперь мытарит!

Юля осматривается в гостиной. Елена Дмитриевна грустно говорит:

— Музей, а не квартира. А мы главные экспонаты.

На пианино фотография Леонида и Кати; стоят в обнимку около какого-то водопада, смеются; взгляд Юли скользнул по ней. Когда-то здесь была другая фотография — Леонид и Юля; тоже снялись в обнимку, тоже смеялись. Елена Дмитриевна поспешно усаживает Юлю в кресло, сама закуривает.

— Вы все курите?

— Да, по-прежнему. Видно, уж могила исправит.

— А вы хорошо выглядите…

Елена Дмитриевна машет рукой:

— Не смеши, Юля! Вот ты действительно хорошо выглядишь. Смотреть приятно. А папа сильно изменился?

Сорвалось — «папа», но исправлять уже поздно.

Юля честно признается:

— Очень сильно.

— Да, сдал он…

— А ваш желудок как?

Помнит ведь о чем…

— А ну его! Надоело с ним возиться. Болит и болит. А ты как?

— Спасибо, хорошо.

Это лишь вступление, обе понимают.

— Я слышала, с твоей мамой неладно. Ты из-за этого приехала?

— Да, знаете, она сильно болеет. Я к вам потому и пришла. То есть не совсем потому, — поправляется Юля и краснеет, — я все равно бы зашла. Вы не могли бы маму посмотреть?

— А что с ней? Все то же?

— Да. Но хуже стало.

Елена Дмитриевна на миг задумывается.

— Я, конечно, зайду. Но ты понимаешь, что я мало чем могу помочь.

— Все равно. Мама очень хочет, чтобы вы ее посмотрели.

— Ну, хорошо, — соглашается Елена Дмитриевна. — А ты зачем в Москву ездила?

Юля улыбается.

— На курсы повышения квалификации.

— А-а! Ты по-прежнему завуч?

— Нет, уже директор.

— Молодец! — искренне говорит Елена Дмитриевна. Она действительно рада за Юлю. За какие-то шесть лет так продвинулась по работе — директор большой школы, и это несмотря на то, что родила второго ребенка, — молодец. Да что ж удивляться, когда такой муж! Сколько лет она загубила с Леонидом!

Елена Дмитриевна курит и курит, глубоко затягиваясь.

— Как твоя дочка?

Второй дочери Юли четыре года. Юля достает из сумочки фотографию — посмотрите. На Елену Дмитриевну глядит белокурая, красивая, очень серьезная девочка. Несомненное сходство с матерью. А вот Аллочка вся в отца, в Леонида. Елена Дмитриевна невольно бросает взгляд на фотографию внучки — тоже стоит на пианино, совсем недавняя. Просила ведь бесенка сняться как полагается, в хорошем платье, с прической, нет же, не послушалась, — на голове какая-то глупая соломенная шляпа, да еще на затылок сдвинута, ковбойка навыпуск, джинсы, за спиной огромный рюкзачище, хохочет, хоть бы ей что! А мордочка симпатичная, глаза живые, волосы, как дети рисуют дым, — никак не дашь восемнадцать, совсем девчонка.

Юля, оживляясь, рассказывает про Аллочку. Чувствуется, что она гордится дочерью, — еще бы не