Неторопливый по натуре, майор Саротин отличался от своего друга, майора Собина, ленью Обломова. Как заметил прапорщик Микаладзе: «Саротин – это продукт прошлого, а не настоящего. Он родился позднее своего времени, в этом была его трагедия!»

Мне было известно, что на других «точках» положение не лучше, там даже переводчики пьянствовали с оперативными офицерами и, естественно, ни о какой оперативной работе речи не могло быть. К счастью, на кандагарской «точке» переводчики не пьянствовали, и это уже не плохо. Так успокаивал я себя, попав в «волчью» стаю. Саротина и Собина не могли остановить даже свежие могилы, и это уже беда.

Майор Саротин не имел тормозов, мог пить даже тогда, когда крыша его дома горела. Безрассудство, бахвальство, чванство, высокомерие отличали этого человека от других. Он хотел казаться лидером среди равных, но встретил сильное сопротивление майора Собина. Чтобы выяснить свои отношения, они решили стреляться.

– Я не люблю словами доказывать свою правоту, – заявил Саротин Собину, – мою правоту доказывает точный выстрел в сердце противника.

Саротин не договорил, как ударом кулака в челюсть был сбит с ног майором Собиным. Саротин с трудом поднялся с полу, сказал, как отрезал:

– Будем стреляться. Я таких обид не прощаю! Эй, вы, папуасы, – крикнул Саротин переводчикам, – будете секундантами при дуэли.

Переводчиков как ветром сдуло, не найти. Они спрятались под кровати и закрыли на ключ свою комнату, к окну приставили шкаф. Стали ждать выстрелов. Долго ждали, их все не было. Выползли из-под кроватей, прислушались – тишина, решили заглянуть в комнату дуэлянтов, а они уже помирились и хлещут водку. Затем вышли из комнаты во двор не врагами, а побратимами. Из надрезанных ран на руках сочилась кровь. Этой кровью они обмазали лица и окровавленными появились перед Ахметом и Хакимом. Переводчики обомлели от страха, не знали, что и подумать, радоваться или огорчаться. Во дворе дачи побратимы открыли стрельбу из автоматов Калашникова, чем спровоцировали стрельбу по всему городу, включая стрельбу на постах. Расстреляв кандагарское небо, дуэлянты вернулись в свою комнату и продолжили пьянку.

Переводчик Хаким признался, что с той поры Ахмет стал плохо спать, видеть дурные сны, дергать головой, подмигивать обоими глазами.

– Всю ночь я присутствовал на собственных похоронах, – сказал Ахмет Хакиму, когда проснулся, – видел себя в гробу убитым. Такого страху натерпелся, что не могу прийти в себя.

Нелепый бунт примитивных существ, Саротина и Собина, перепугал всех на «точке», но сам факт скрыли от Центра, и офицеры почувствовали, что им сойдут на нет любые безобразия, подмяли под себя переводчиков Ахмета и Хакима, надеялись, что кого-то из них назначат командиром «точки» после отъезда в Кабул подполковника Пронина, пьянствовали напропалую – пропили оперативную кассу, денег не стало, стали требовать от переводчиков денег на водку, те отказались, продали трофейный автомат Калашникова и пьянство продолжалось. Работа была, как говорится, «по боку», мешала пьянству, и кандагарская «точка» погрузилась в полосу застоя и пьянства. Обитатели «точки» опускались на горьковское дно.

Такова была обстановка на «Мусомяки», такими были оперативные офицеры Саротин и Собин, по уставу призванные выполнять свой воинский долг, снабжать разведцентр военно-политической информацией в провинции Кандагар, на деле все было иначе. Пьянство на «точке» привело к тому, что вся оперативная группа оказалась под басмаческим колпаком и ей грозила смерть.

Такую команду я принял под свое начало.

Оперативных офицеров Саротина и Собина нельзя было уважать и ценить, можно было лишь презирать и ненавидеть. Лишить жизни тоже нельзя, хотя всем в Кабульском разведывательном центре было ясно, что эти офицеры – форменные негодяи, их место в тюрьме или на эшафоте.

Поведение Саротина и Собина несколько поменялось, когда они почувствовали крах своей карьеры, как профессионально непригодных офицеров для работы в разведке. Ходили за мной, как тени, ударились в холуйство, старались несколько раз в день попасться мне на глаза и высказать свои дружеские чувства и преданность делу, которому они служат.

– Что с нами будет? – спрашивали меня офицеры, навербовавшие в агентурную сеть провокаторов, которых подбрасывало им кандагарское басмаческое подполье.

Оказавшись под массированным напором Саротина и Собина, даже такой волевой человек, как прапорщик Микаладзе, стал постепенно превращаться от страха перед неминуемой смертью в одного из героев Салтыкова-Щедрина из романа «Семейный суд». Там с первых страниц романа не сходит слово «гроб», и это слово сильно довлело не только над господами Головлевыми, но и над прапорщиком Микаладзе, живущим под одной крышей с Саротиным и Собиным.

Шла афганская война. Солдаты 40-й армии воевали, но знали, что война уже проиграна. Причин тому много, включая пьянство, недисциплинированность, разврат, коррупцию и слабое руководство армией со стороны начальствующего состава.

Пустоплясы Саротин и Собин приближали поражение 40-й армии, которое было не за горами, усугубляли и без того тяжелое положение и житье коняги – русского солдата.

Все расчеты военнослужащих 40 -й армии на скорое возвращение домой, в Россию, не оправдывались. Старое, что они рушили, так скоро не ломалось, не сходило в могилу. У старого оказались стойкие защитники, готовые умереть за это старое, оставаясь его приверженцами даже тогда, когда многие от него отвернулись и не желали защищать.

Естественно, кто защищал старое, отжившее, не годился для новой жизни, был враждебно настроен новому режиму во главе с Бабраком Кармалем, ставшим новым хозяином Афганистана. Оппозиция Бабраку Кармалю не простила ему ввод войск в Афганистан со стороны России, и все краски стыда за просчеты нового режима ушли в красные лозунги, флаги и транспаранты и этот цвет стал для басмаческих формирований сильным раздражителем, как красная тряпка для быка. Недруги Кармаля поклялись, что будут бороться с режимом беспощадно, защищая независимость Афганистана от внешнего вторжения оккупационных войск.

Басмаческое командование слов на ветер не бросало. Борьба за власть обострялась с каждым днем. Жестокость одних порождала жестокость других. Насилие уже не знало границ, и афганский карлик Бабрак Кармаль продолжал оставаться у власти благодаря 40-й армии.

Сонливость в мусульманских столицах мира как рукой сняло. Неповоротливые и ленивые жители Востока, неожиданно стали быстро двигаться, побросали в сторону свои четки, вскочили на лошадей, помолившись Аллаху, засверкали в их руках сабли и ножи, стали решительно расправляться с марксистами- ленинцами, душить их и бить в хвост и гриву.

Активность борьбы нарастала. Во всех столицах Средней Азии первоначальный переполох и страх от вторжения советских войск в Афганистан сменился национальным подъемом масс, словно враг подступил к их воротам и готов поработить их страны. Из мусульманских стран всего мира хлынул поток добровольцев с оружием в руках, чтобы защитить религию от неверных. Война стала носить религиозный характер. Мусульманский мир защищался организованно от христианства. Температура в странах Средней Азии и в Афганистане поднялась до точки кипения. В стане неприятеля слышалась русская речь, что вызвало некоторое удивление и тревогу: «Кто бы это мог быть? Уж не наши ли бывшие братья по оружию – узбеки, таджики, казахи, туркмены?» Оказалось, что так оно и есть. Азиаты, братья по вере, решительно заняли сторону басмачей и организованно переходили на сторону противника с оружием в руках и в качестве компенсации за проявленное геройство получали награды – «ключи от рая», изготовленные в Саудовской Аравии на деньги США.

Дружба народов в СССР дала трещину, куда влезли лютые враги России и азиатских стран, США. Началась крупномасштабная война по всему среднеазиатскому фронту, в которой приняло участие около миллиона человек.

Армия, вошедшая в Афганистан, оказалась неподготовленной к войне. Не было карт местности, командиры взводов, рот и даже батальонов, занятые в мирное время уборочной кампанией в колхозах и совхозах, не умели читать карты местности, не знали компаса, не могли определять время по солнцу, а свое