хабара.

Хабар — одно из любимых слов Пришвина и означает оно «весть». Пришвин добыл это слово в Азии, куда он бежал по той жизни, с большим трудом. Впоследствии, когда встречался со знакомыми, спрашивал: «Хабар бар? (вести есть?)».

Слово «хабар» (КБР) однокоренное слову «Рубка» — так называли Сталина архангельские волхвы на соборах в деревне Пожарища, куда Сталин, тогда ещё Коба, приезжал в период сольвычегодской ссылки 1909–1911 годов. Корень КБР даёт такие слова как «бирюк» (волк-одиночка), ак беру (белый-священный волк или белая волчица), акбар (великий, святой); к сожалению, забыл тот сибирский язык, в котором этот корень даёт слово со значением «жертва», скорее всего эвенкийский или юкагирский. В книге «Сталин: Культ Девы» показано, что КБР — это и «великий посвящённый» и «ученик». Итак, КБР — великий, жертва, святой, волк-одиночка, священный волк, великий посвящённый, Сталин, весть. Всё сходится.

Сталкер у Стругацких из Зоны выносит не товар, а именно хабар — но слово это они никак не расшифровывают. Но, что и говорить, здорово у них получилось: сталкер (СЛТ-КР — «идущий к СЛТ») ценить может только добытую из священного мира весть (хабар). Впрочем, нормально: ни один человек не может совсем без истины.

Итак, человек отдал за хабар часть своей жизни, заплатил отказом от пустопорожних «общечеловеческих ценностей», отказом от так называемых удовольствий — и обрёл мудрость вечности. В частности, понял закон цены, без которой хабар не обрести.

За прохождение Врат на Воргу тоже надо заплатить. Как уже было сказано, за освоение стихии земля надо заплатить лишениями экспедиций. Отказаться от бытовых удобств. Иного пути нет. «Аскет» — слово однокоренное «скитаться». Сталин много скитался, а те, кто не скитался — не смогли написать о Рубке ничего путного.

Словом, ведающий — это тот, кто потенциально доступные ему «общечеловеческие ценности» выменял на вечные. На Силу. Которая от ступени к ступени всё возрастает.

Овладению Силой (ведением Цели: ощущением золотого света и следовании к Победе) препятствуют страсти. Страсть оправдывают, оправдания подпирают инвалидными костылями лести. Лесть шибздикам (не героям) приятна. Попавшись на крючок лести, становятся рабами льстеца-поработителя. Смешно: всякий льстящий непременно над жертвой насмехается — внутренне.

К страстям относится и страх смерти. Пока боишься смерти, ведение не дастся. Одоление страха смерти с последующими поступками в золотом свете — это «пятёрка».

Освобождение от страха смерти и вообще страха процесс затратный. Даже при интенсивном «обучении» требуются годы.

То, что не мгновения, не часы, и не дни, а годы, станет ясно из примеров.

Средний срок пребывания в Войну на фронте (до ранения) ограничен днями. Могу ошибаться, но что-то вроде двух дней. В Великую Отечественную средний срок жизни лётчика с торпедоносца — 3,8 вылета. Этого срока недостаточно, чтобы обрести мудрость — фронтовиков видал немало, сотни, но никто из них, увы, волхвом-«пятёркой» не стал. Впрочем, из числа выживших фронтовиков я и «тройки»-то не встречал.

По жизни встретить можно немало прошедших реанимации от бандитского ножа или пули — но и из этого контингента ни один из мною встреченных мудростью не владеет.

На грани смерти, чтобы пройти «пятёрку», надо находиться дольше.

Однако овладевшие есть. Какие условия тому способствовали?

Ближе всего собственный опыт. От страха смерти я освободился ценой пары сотен сердечных приступов. Очень помог один врач. Больничная палата, ночь, меня колотит, привели дежурного врача. Эдакого правоверного госхристианина. Он проповедовать начал, возможно, готовил к смерти. А я ему высказал некое сомнение о христианстве, в частности, о его православии. Тогда он с чисто инквизиторской наглостью развалился напротив меня на стуле, и стал надо мной издеваться. Среди прочего стал изуверски описывать, как я умру: дескать, во время одного из приступов сердце остановится, удушие, мучительная агония — и алес. Если не в этот приступ, то в какой-нибудь следующий непременно. Вот такой «добрый доктор».

Но он мне помог — хотя вряд ли хотел.

После этого сеанса «небесной любви» я во время приступов перестал болеть, а стал умирать. В смысле, прислушиваясь к прерывающимся ударам сердца, ждать последнего. Как опрокинусь, сразу картинка возникала: вот-вот сердце остановится. Страшно было.

А потом бояться надоело.

Приелось.

Количество перешло в качество.

На это освобождение ушло уж никак не меньше двух, а то и трёх лет.

Не всякий способный преклониться перед Сталиным освободился от страха смерти, но всякий, кто действительно освободился, а не понтит, Сталина понимает.

Из известных мне понимающих освобождался кто как.

Одних неделями пытали бандиты с перспективой закопать в лесу. Другой на охоте на медведя оказался временно парализован и, лёжа один в лесу, не мог по несколько суток двинуться (условия для прощания с жизнью, согласитесь, вполне подходящие). Третьи пускались в безумные авантюры по добыче какой-то травы в северных морях на допотопных лодках, без опыта хождения по морю. Ещё кто-то терялся на Севере в тайге.

Пути разные, результат (освобождение от страха смерти) один. Но это не просто экстремальщики. Встречал немало экстремалов, кто не понимает ни шиша. Да и я не экстремальщик — от страха смерти освободился, валяясь с приступами, и поминая всяческими нехорошими словами «доброго доктора».

Один очень умный читатель, сын крупного разведчика, высказал мнение, что я не прав, когда говорю, что я не экстремальщик. Дескать, всё с точностью до наоборот. Уж если кто экстремальщик, так это Меняйлов. Всякий раз, отправляясь на очередную обустроенную Сталиным аномальную зону, Меняйлов знает, что предстоит ломка, ведущая к смене мировоззрения. Ломка сильная, иной раз выползает на четырёх костях. Высшая форма экстремального «туризма». А что там парашютисты или горнолыжники, так и не понявшие Сталина? Ломки нет, всего лишь адреналин и удовольствие. Образ жизни — всего лишь.

Пусть этот читатель прав. Но всё-таки я не экстремальщик, во всяком случае, в привычном смысле этого слова. Я просто работаю. А уж если для достижения результата требуется экстрим, так я бы его обошёл, если бы обходной путь был. С детства меня отец, вулканолог и перворазрядник по альпинизму, учил: умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт. Но он был вулканолог, а первый разряд по альпинизму результат побочный. Стал бы и мастером, но таких высоких вулканов в природе нет.

У Михаила Булгакова Иешуа говорит, что главный из человеческих пороков — это трусость. Это не совсем верно. Главных человеческих пороков — двенадцать. Соответственно, становление Личности можно рассмотреть не только как двенадцать подвигов Геракла, но и как этих двенадцати главных пороков преодоление.

И всемирную историю тоже можно рассмотреть, как череду двенадцати частных побед, совершаемых участниками эстафеты духа. Во времена Сталина была эпоха «пятёрки», трусость на «пятёрке» — главный порок, так что в каком-то смысле Иешуа прав. Отчасти. В каком-то смысле. Булгаковский Иешуа, а каком-то смысле, современник Сталина.

Итак, чтобы освободить участника эстафеты духа от страха смерти, мало его предрасположенности, ему необходимо попасть на границу со смертью — и главное пребывать на ней достаточно длительное время.

Прежде чем мы как следует гульнём в одной умозрительной концепции, определимся с оправданностью некоторых ситуаций, в которых допустимо обрекать другого человека на смерть. Возьмём разведку боем. Допустим, неясно можно ли посылать в бой дивизию: нет ли ловушки, обустроенной противником заранее. Пошлёшь разом всю дивизию — могут в ловушке перебить всех, а толку не будет. Поэтому в разведку боем выявить скрытые огневые точки противника отправляют роту (сто человек). Высока вероятность, что их, если ловушка всё-таки есть, перебьют почти всех. На верную смерть посылаешь. А рядом очередной Вайнштейн кривляется с обычной песней о ценности каждой человеческой слезинки — и руки потирает характерным движением жулика и вора, от действий которых погибает больше, чем от штыков.

Итак, посылать или не посылать? Нравственно или безнравственно? Оправдано или не оправдано?

Однако, посылая почти на верную смерть сотню, спасаешь тысячи. Оправдано? По мне, так оправдано. И сам бы и послал, и сам пошёл бы, если бы послали.

Жизнь — это всегда выбор между двумя плохими решениями. Не между плохим и хорошим, а между двумя плохими — иначе вообще бы не было на земле зла.

Возьмём ещё один знакомый пример. Вы в лодке кормчий, с вами десять человек ваших детей, начинается шторм, лодка перегружена, чтобы спастись хотя бы некоторым, надо одного выбросить за борт. Сами выброситься не можете, потому что только вы способны лодкой управлять. Что делать: выбрасывать или нет? Южане обычно начинают стенать: ах, пусть будет, что будет, убивать ребёнка, тем более своего — плохо. Дескать, на всё воля Божья, не выброшу. Дескать, я не убийца. Дескать, гуманист. Убийца ты, гуманист. Сволочь, убийца. Не кривляйся.

У северян всё мужественней: выброшу.

Оба варианта плохие.

В первом случае погибнет один ребёнок, в другом — десять. Но третьего не дано. (Вернее, третий вариант есть: выбросить пятерых, хотя достаточно и одного — но этот вариант уж совсем из области патологии, поэтому рассматривать его не будем.) Итак, деятельность всякого Кормчего, даже Великого Кормчего — это всегда выбор между двумя плохими вариантами. Кто этого не понял, пока ещё не выбрался из братской могилы жидовских дурилок.

Сделаем следующий шаг. Без гения великую Войну не выиграть. В той же Великой Отечественной речь шла об уничтожении нескольких «неполноценных» с точки зрения копрофила Гитлера народов. Сколько жизней из спасаемых народов оправданно отдать за явление гения, который выиграет войну? Из 160-миллионного народа?

Миллион?

Два?

Десять?

Сто?

На оправданность миллиона согласны все. Но почему не десяти? Или не ста? Можете ругать меня сколько хотите, я согласен на сто. И даже на сто пятьдесят. Сто шестьдесят потерять хуже, чем для выживания десяти пожертвовать ста пятьюдесятью.

Согласно «закону цены» за гения надо заплатить — и никуда от этого не деться.

Врача хочется допустить к хирургической операции только опытного, у неопытных под ножом, бывает, гибнут — но опытный непременно должен пройти через опыт неопытного.

И ещё. Всесильных людей нет. Даже Сталин был ограничен в своих возможностях. Например, он не мог отменить законы гравитации. А ещё он никакими усилиями и затратами не мог превратить жида в личность. И даже поджидающего далеко не всякого. А раз так, то Сталин никак не мог добиться того, чтобы в ОГПУ работали только мудрые, волхвы. Необходимого числа мудрых просто не было. А жидва, испытывая ненависть к неугодникам, непременно всякими правдами и неправдами отправляла их в ГУЛАГ. Без карательных органов Сталин обойтись не мог: ни одно из государств не в состоянии обойтись без системы, которая бы ограничивали порочные наклонности народа.

Иными словами, необходимость системы ограничения ярких форм порока (убийства, наркобизнес и т. п.) при поджидающих работниках ОГПУ непременно порождала поток неугодников, порой безвинных, отправляемых в ГУЛАГ. Сталин не мог физически отследить справедливость всех приговоров. Многих Сталин спас из лагеря (об этом сказано в сотнях мемуаров, достаточно было талантливому человеку, не жиду, поручиться за осуждённого — и Сталин отдавал приказ об освобождении), но всех не мог. Но Сталин мог таким образом повлиять на обустройство ГУЛАГа, чтобы они приобрели черты инициатических зон (для неугодников). Например, повлиять тем, чтобы поперёк экономической целесообразности переместить зоны в условия крайнего Севера.