отъездом по секрету он сказал мне, что едет жениться на подруге детства и взаимообразно попросил у меня шинель, так как у него очень старая, солдатская. Мне же перешили в мастерской военторга шинель из английского сукна.

— Ну, раз жениться едешь, — согласился я, — бери!

Ивана не было в полку десять дней, а когда вернулся, то почему-то старался не попадаться мне на глаза. «В чем дело?» — недоумевала я и решила «допросить» Бориса Страхова. Боря как-то помялся, а потом сказал:

— Понимаешь, дело тут очень деликатное. Пожалуйста, не говори никому…

Оказалось, что Иван приехал домой, а его подруга в это время ушла на фронт. Свадьба не состоялась. Земляки, когда отпуск Ивана окончился, преподнесли в подарок для его друзей, летчиков- фронтовиков, четверть самогона-первача: «Уж не осуди. Чем богаты…» Иван всю дорогу берег огромную бутыль, завернув ее в мою «фирменную» шинель. От Краснодара до аэродрома он добирался на перекладных, и вот уже в последней машине шофер так тряхнул своих седоков, что они все повылетали из кузова и сильно ударились о землю. Все остались живы, только вот Иван немножко пострадал: четверть с самогоном разбилась. Понятно, крепкий самодельный напиток пропитал шинель. По приезде Иван выстирал ее, чтобы освободить от запаха самогона, и повесить сушить где-то за станицей, на огородах.

— Вот как высохнет, он ее отутюжет и принесет тебе, — серьезно закончил Борис, а мне вдруг стало так смешно: я представила Ивана, летящего из грузовика в обнимку с бутылью, завернутой в мою шинель. И я предложила:

— Уж ладно. Шинель мне придется просить у командира батальона новую, а эту, так и быть, подарю Ивану — пусть напоминает о подарке земляков.

Так оно и чередовалось в нашей фронтовой жизни: редкие минуты молодого веселья, разрядки, горе потерь и боевые вылеты, атаки…

В одном из вылетов подбитый штурмовик Кузьмы Грудняка приземлился, едва перетянув линию фронта. Ил-2 с поврежденным мотором стоял на колесах в лощине, недалеко от оврага, за которым проходил передний край обороны врага. Летчик под градом пуль и разрывов мин выбрался из кабины и залег. Затем он пополз в свою сторону, вскоре доложил о случившемся и к его самолету выехали техники. К машине пробираться пришлось пешком. Вся местность была перекопана траншеями, заминирована, поэтому отбуксировать самолет от передовой не представлялось возможным. Для спасения «ильюшина» оставалось только одно: после смены поврежденного мотора взлететь с того места, где он стоял. Но как это сделать? Ведь для взлета нужен разбег, а вокруг сплошные траншеи да минные поля. Можно было взлететь — но в сторону противника. В таком случае сразу после отрыва от земли самолет окажется за линией фронта и под огнем. Да ведь и менять мотор на виду у противника — дело опасное. Решили работать ночью, а на день самолет замаскировали ветками.

И вот ночь, техники прикрылись брезентовыми чехлами и при свете переносной лампы принялись снимать мотор. На следующую ночь поставили исправный мотор. Приполз к замаскированному самолету и летчик. Расстелил Кузьма Дмитриевич свой видавший виды реглан, улегся на него, закурил и стал думать, как же произвести взлет. Посмотрел на дымок папиросы и увидел, что ветер-то тянет со стороны противника. «Это хорошо, — подумал Грудняк, — при взлете против ветра разбег будет короче», — и спросил у техников:

— Ну, как, все готово?

Те пристально посмотрели на летчика, а заговорил старший Петр Панарин:

— Все гайки на подмоторной раме зашплинтованы, шланги и трубопроводы присоединены — сам проверял, водой и маслом заправили, горючим — тоже…

— Ты лучше скажи, Петр, покороче, — остановил его летчик. Ты скажи: лететь можно?..

— На аэродроме я бы его не выпустил.

— Это почему же?

— Мотор-то ведь не опробовали, как положено, да и все делали на глазок… Вдруг раскрутка винта? Или еще что?..

— А ты еще разок проверь хорошенько — на свой глазок — тросик регулятора оборотов и представь, что сам будешь взлетать.

— Есть, товарищ командир. Но как мы будем мотор перед взлетом прогревать? Ведь сейчас под утро тишина стоит, как у нас под Омском.

— Попросим артиллеристов. Под шумок и прогреем моторчик-то.

Так и сделали. Командир артиллерийской батареи согласился:

— Хорошо, пошебуршим малость с запасных позиций — будто пристрелкой целей занимаемся.

И вот рано утром наша артиллерия заработала. А Грудняк запустил мотор и начал его прогревать, затем дал максимальные обороты — раскрутки нет. И тогда он спустил штурмовик с тормозов и пошел!

Самолет бежал прямо на блиндажи фашистов и их траншеи. В какое-то мгновение летчик включил форсаж и уже у самого блиндажа немцев рванул ручку на себя…

Вскоре штурмовик низко пронесся над нашими войсками, покачал крыльями, как бы благодаря за гостеприимство.

В один из дней меня вызвали на КП полка и приказали вести четверку штурмовиков опять на эту косу Чушку — штурмовать только что переправившийся через Керченский пролив резерв пехоты и техники противника. Я попыталась отказаться от роли ведущего и робко попросила командира полка разрешить мне лететь в качестве ведомой.

— А кто, по-вашему, должен вести группу? — спросил, глядя на меня в упор, Михаил Николаевич. — Осталась одна необстрелянная молодежь. Погибли Усов, Степочкин, Зиновьев, Тасец, Пашков, Балябин, Мкртумов… Обгорел Бугров. Тяжело ранен Трекин. Ну кто, по-вашему, поведет летчиков на боевое задание?…

Командир полка отвернулся, протирая глаза перчаткой, и тогда, быстро повторив задание, я выскочила из землянки.

— В такую погоду да на такую цель только смертников посылать… проворчал пилот Зубов, узнав о вылете.

А я, вместо того чтобы разъяснить задание, как-то успокоить летчика, вдруг резко приказала:

— Всем по самолетам! Бегом!..

Не выдержала, сорвалась…

После взлета все мои ведомые пристроились ко мне, заняв каждый свое место в строю. Зашла с группой за истребителями сопровождения: они почти всегда стояли ближе к линии фронта, а мы, штурмовики, подальше. Взлетела к нам четверка ЛаГГ-3.

Я знала, что лететь к цели на косу Чушку по прямой — сквозь зенитный заслон — невозможно. Решила действовать глубоким заходом со стороны Азовского моря. Низкая облачность работала на нас. Но пока мы летели над плавнями и морем, минуты показались вечностью: ведь любая неисправность в моторе или повреждение самолета — это бесследная гибель.

Наконец, в окнах облаков показалась песчаная отмель — Чушка. Здесь вокруг таилась смерть. Она могла вынырнуть из облаков пикирующим «фоккером», с земли — зенитным снарядом, шальной пулей…

При переходе к цели мы попали под сильнейший зенитный огонь. Я оглянулась — ведомые были на местах. «С зенитками надо хитрить, — вспомнила слова моего командира эскадрильи Андрианова, — иначе непременно окажешься подбитым или сбитым. Лучше бы вовсе не связываться с ними, а уж если бить, то