– Разумеется, - сказал Кин. Видно не подумав, что делает, он провел в воздухе рукой, и ручеек, совсем было добравшийся до ног Анны, остановился, словно натолкнувшись на стеклянную запруду. - Двадцатый век, милая Аня, такой же убийца, как и прочие века. Если хотите, я вам зачитаю несколько коротких справок. По некоторым из них мы не решились принимать мер…
«А по некоторым?» - хотела спросить Анна. Но промолчала. Вернее всего, он не ответит. И будет прав.
– Это только сухие справки. Разумеется, в переводе на ваш язык…
– По-моему, вы изъясняетесь на языке двадцатого века. А… большая разница?
– Нет, не настолько, чтобы совсем не понять. Но много новых слов. И язык лаконичнее. Мы живем быстрее. Но, когда попадаем в прошлое, мы свой язык забываем. Так удобнее. Хотите услышать о гениях, которых нет?
– Хочу.
Кин коротко вздохнул и заговорил, глядя себе под ноги. Голос его изменился, стал суше. Кин читал текст, невидимый его слушательнице. Дождь моросил в тон голосу.
– «Дело 12-а-56. Маун Маун Ко. Родился 18 мая 1889 года в деревне Швезандаун севернее города Пегу в Бирме. В возрасте 6 лет поступил в монастырскую школу, где удивлял монахов умением заучивать главы из Типитаки. К десяти годам знал наизусть весь закон Хинаяны, и его как ребенка, отмеченного кармой, возили в Мандалай, где с ним разговаривал сам татанабайн и подарил ему зонт и горшок для подаяний. В Мандалае ему попалась книга о христианстве, и путем сравнения религиозных систем, а также разговоров с учеными-мусульманами мальчик создал философскую систему, в которой применил начала диалектики, близкой к гегелевской. Был наказан заточением в келье. В 1901 году бежал из монастыря и добрался до Рангуна, надеясь убедить в своей правоте английского епископа Эндрю Джонсона. К епископу мальчика не пустили, но несколько дней он прожил в доме миссионера Г.Стоунуэлла, который был удивлен тем, что подошедший к нему на улице бирманский оборвыш читает наизусть Евангелие на английском языке. Миссионер демонстрировал мальчика своим друзьям и оставил в дневнике запись о том, что Маун Маун Ко свободно излагает свои мысли на нескольких языках. Попытки Маун Маун Ко изложить миссионеру свою теорию не увенчались успехом, миссионер решил, что мальчик пересказывает крамольную книгу. На четвертый день, несмотря на то что мальчика в доме миссионера кормили, Маун Маун Ко убежал. Его труп, в крайней степени истощения, с колотыми ранами в груди, был найден портовым полицейским А.Банерджи 6 января 1902 года у склада N16. Причина смерти неизвестна».
Кин замолчал. Словно его выключили. Потом посмотрел на Анну. Дождь все накрапывал. Лошадь стояла у двери.
– Тут мы были уверены, - сказал Кин. - Но опоздали.
– Почему же никто его не понял?
– Удивительно, как он добрался до того миссионера, - сказал Кин. - Прочесть еще?
– Да.
– «Дело 23-0-в-76. Кособурд Мордко Лейбович. Родился 23 октября 1900 года в г.Липовец Киевской губернии. Научился говорить и петь в 8 месяцев. 4 января 1904 года тетя Шейна подарила ему скрипку, оставшуюся от мужа. К этому времени в памяти ребенка жили все мелодии, услышанные дома и в Киеве, куда его два раза возили родители. Один раз мальчик выступал с концертом в доме предводителя дворянства камер-юнкера Павла Михайловича Гудим-Левковича. После этого концерта, на котором Мордко исполнил, в частности, пьесу собственного сочинения, уездный врач д-р Колядко подарил мальчику три рубля. Летом 1905 года аптекарь С.Я.Сойфертис, списавшись со знакомыми в Петербурге, продал свое дело, ибо, по его словам, Бог на старости лет сподобил его увидеть чудо и поручил о нем заботу. На вокзал их провожали все соседи. Скрипку нес Сойфертис, а мальчик - баул с игрушками, сластями в дорогу и нотной бумагой, на которой сам записал первую часть концерта для скрипки. На углу Винницкой и Николаевской улиц провожавшие встретились с шествием черносотенцев. Произошло нечаянное столкновение, провожавшие испугались за мальчика и хотели его спрятать. Тете Шейне удалось унести его в соседний двор, но он вырвался и с криком 'Моя скрипка!' выбежал на улицу. Мальчик был убит ударом сапога бывшего податного инспектора Никифора Быкова. Смерть была мгновенной». Еще? - спросил Кин.
Не дождавшись ответа, он продолжал:
– «Дело 22-5-а-4. Алихманова Салима. Родилась в 1905 году в г.Хиве. За красоту и белизну лица была в 1917 году взята в гарем Алим-хана Кутайсы - приближенного лица последнего хана Хивинского. В 1918 году родила мертвого ребенка. Будучи еще неграмотной, пришла к выводу о бесконечности Вселенной и множественности миров. Самостоятельно научилась читать, писать и считать, изобрела таблицу логарифмов. Интуитивно использовала способность предвидения некоторых событий. В частности, предсказала землетрясение 1920 года, объяснив его напряжениями в земной коре. Этим предсказанием вызвала недовольство духовенства Хивы, и лишь любовь мужа спасла Салиму от наказания. Страстно стремилась к знаниям. Увидев в доме случайно попавшую туда ташкентскую газету, научилась читать по-русски. В августе 1924 года убежала из дома, переплыла Амударью и поступила в школу в Турткуле. Способности девушки обратили на себя внимание русской учительницы Галины Красновой, которая занималась с ней алгеброй. За несколько недель Салима освоила курс семилетней школы. Было решено, что после октябрьских праздников Галина отвезет девушку в Ташкент, чтобы показать специалистам. Во время демонстрации 7 ноября в Турткуле Салима шла в группе женщин, снявших паранджу, и была опознана родственниками Алим-хана. Ночью была похищена из школы и задушена в Хиве 18 ноября 1924 года».
– Хватит, - сказала Анна. - Большое спасибо. Хватит.
На дворе стемнело. Небольшой квадрат окошка, выходившего из холодной комнаты в сад, был густо-синим, и в нем умудрилась поместиться полная луна. Тесную, загроможденную приборами комнату наполняло тихое жужжание, казавшееся Анне голосом времени - физически ощутимой нитью, по которой бежали минуты.
Жюль настраивал установку, изредка выходя на связь со своим временем, для чего служил круглый голубой экран, на котором дрожали узоры желтых и белых точек, а Кин готовил съемочную аппаратуру.
Висевший над головой Жюля черный шар размером с большой надувной мяч стал медленно вращаться.
– Сейчас, Аня, вы получите возможность заглянуть в тринадцатый век, - сказал Кин.
Ее охватило щекотное детское чувство ожидания. Как в театре: вот-вот раздвинется занавес, и начнется действо.
Замельтешил желтыми и белыми огоньками круглый экран связи. Жюль склонился к нему и начал быстро водить перед ним пальцами, точно разговаривал с глухонемым. Огни на экране замерли.
Жужжание времени заполнило весь дом, такое громкое, что Анне казалось: сейчас услышит вся деревня. И тут в шаре поплыли какие-то цветные пятна, было такое впечатление, как будто смотришь на речку сквозь круглый иллюминатор парохода.
Кин скрипнул табуретом. Руки его были в черных перчатках почти по локоть. Он коснулся кромки ящика, над которым висел шар, и пальцы его погрузились в твердый металл.
– Поехали, - сказал Кин.
Цветные пятна побежали быстрей, они смешивались у края иллюминатора и уплывали. Послышался резкий щелчок. И тотчас же как будто кто-то провел рукой по запотевшему стеклу иллюминатора и мир в шаре обрел четкие формы и границы. Это было зеленое поле, окруженное березами.
Шаром управлял Кин. Руки в черных перчатках были спрятаны в столе, он сидел выпрямившись, напряженно, как за рулем.
Изображение в шаре резко пошло в сторону, березы накренились, как в модном кинофильме. Анна на миг зажмурилась. Роща пропала, показался крутой склон холма с деревянным тыном наверху, широкая разбитая дорога и, наконец, нечто знакомое - речка Вятла. За ней густой еловый лес.
И тут же Анна увидела, что на месте ее дома стоит иной - его скорее можно было назвать хижиной - приземистый, подслеповатый, под соломенной крышей. Зато ручей был шире, над ним склонились ивы, дорога пересекала его по деревянному мосту, возле которого толпились всадники.
– Я стабилизируюсь, - сказал Жюль.
– Это тринадцатый век? - спросила Анна.
– Двенадцатое июня.
– Вы уверены?
– У нас нет альтернативы.
– А там, у ручья, люди.
– Божьи дворяне, - сказал Кин.
– Они видят наш шар?
– Нет. Они нас не видят.
– А в домах кто живет?
– Сейчас никто. Люди ушли на стены. Город осажден.
Кин развернул шар, и Анна увидела за ручьем, там, где должна начинаться деревня, а теперь была опушка леса, шалаши и шатры. Между ними горели костры, ходили люди.
– Кто это? Враги? - спросила Анна.
– Да. Это меченосцы, орден святой Марии, божьи дворяне.
– Это они возьмут город?
– В ночь на послезавтра. Жюль, ты готов?
– Можно начинать.
Шар поднялся и полетел к ручью. Слева Анна заметила высокое деревянное сооружение, стоявшее в пологой ложбине на полдороге между откосом холма и ручьем, где она бродила всего два часа назад. Сооружение напомнило ей геодезический знак - деревянную шкалу, какие порой встречаются в поле.
– Видели? - спросила Анна.
– Осадная башня, - сказал Кин.
Шар спустился к лагерю рыцарей.
Там обедали. Поэтому их было не видно. Шикарные рыцари, вроде тех, что сражаются на турнирах и снимаются в фильмах, сидели в своих шатрах и не знали, что к ним пожаловали посетители из будущего. Народ же, уплетавший какую-то снедь на свежем воздухе, никаких кинематографических эмоций не вызывал. Это были плохо одетые люди, в суконных или кожаных рубахах и портах, некоторые из них босые. Они были похожи на бедных крестьян.
– Посмотрите, а вот и рыцарь, - сказал Кин, бросив шар к одному из шатров. На грязной поношенной холщовой ткани шатра были нашиты красные матерчатые мечи. Из шатра вышел человек, одетый в грубый свитер до колен. Вязаный капюшон плотно облегал голову, оставляя открытым овал лица, и спадал на плечи. Ноги были в вязаных чулках. Свитер был перепоясан черным ремнем, на котором висел длинный прямой меч в кожаных ножнах.
– Жарко ему, наверное, - сказала Анна и уже поняла, что рыцарь не в свитере - это кольчуга, мелкая кольчуга. Рыцарь поднял руку в кольчужной перчатке, и от костра поднялся бородатый мужик в кожаной куртке, короткой юбке и в лаптях, примотанных ремнями к икрам ног. Он не спеша затрусил к коновязи и принялся отвязывать лошадь.
– Пошли в город? - спросил Жюль.
– Пошли, - сказал Кин. - Анна разочарована. Рыцари должны быть в перьях, в сверкающих латах…
– Не знаю, - сказала Анна. - Все здесь не так.
– Если бы мы пришли лет на двести попозже, вы бы все увидели. Расцвет рыцарства впереди.
