Мы крохотные фигурки — брелоки на браслете вечности. Когда износятся эти тела, мы перейдем в другие. Кем я буду в следующей жизни: лудильщиком, портным, тигром, мухой? Демон, Будда, гора, вошь — все вещи равны во внутренне присущей им пустоте. Но будет ли через пятьдесят лет такая планета, на которой стоило бы жить? «Чарт на» значит «следующая жизнь», и если человек буддист, ему небезразлично, какой она будет. И не только его, но и Земли, потому что и она живое существо со своей кармой. И наши кармы тесно переплетены с ее.

С каждым годом климат становится все жарче и жарче — это наконец официально признано. Даже ученые, которые работают на правительство США, соглашаются, что мы единственные существа во Вселенной, сознательно поджаривающие себя до полного уничтожения. Утром я смотрел Би-би-си по кабельному каналу и почти ждал, что диктор заговорит обеспокоенным тоном, но его голос звучал одинаково гладко, когда он рассказывал о жизни, о смерти и о результатах футбольного матча. Это, разумеется, не его вина — он-то лучше многих знает, насколько архаична нормальность. Но какова адекватная реакция, когда сознание пытается прийти в состояние равновесия, опираясь на отрицание? Полагаю, продолжать вести себя как обычно и жечь углеводороды.

Грядет эпоха фашистских методов охраны окружающей среды. Когда растают Гималаи, англоязычные государства пригрозят сжечь атомными бомбами дотла все те страны «третьего мира», которые еще не отказались от ископаемого топлива. И это тоже будет способствовать всеобщему подогреву.

Мы снова в такси с агентом ФБР и, наконец, едем к берегу реки Чаопрайя на склад, который Викорн снял и готовится купить, чтобы развивать художественную составляющую своей империи. Я совершил промах, упомянув Кимберли о том, что к моим служебным обязанностям прибавилось еще и это, сразу возненавидел свою новую роль и, прежде чем войти на студию Ямми, должен был принять пару пива.

Я заказал «Клостер» в кафе на берегу, и, к моему удивлению, Кимберли составила мне компанию. Мы немного полюбовались рекой, которая, как обычно, гудела человеческой жизнью. На середине фарватера ярко разрисованные буксиры тянули баржи с выведенными на носах большими глазами, длинные лодки с укрепленными на шлюпбалках огромными старыми моторами от автобусов с ревом возили туристов. Река оставалась единственной дорогой, где не было пробок, и по ней люди плыли на работу и возвращались домой, поэтому на узких продолговатых пассажирских суденышках все места всегда были заняты. Они то и дело причаливали к пристаням, при этом капитаны на корме отчаянно свистели, создавая впечатление, будто едва предотвратили кораблекрушение.

Кимберли почти не пила спиртного, но из наших телефонных разговоров я понял, что с момента приезда в Таиланд она находилась в странном расположении духа. Зачем она здесь? Конечно, ее заинтересовал этот случай, и по тем фактам, что уже открылись, стало очевидно, что дело связано с тем, чем она занималась в Виргинии. Но даже острые как бритва агенты ФБР не прыгают очертя голову в самолет и не летят целую ночь лишь потому, что им позвонил приятель. Я рад, что Кимберли рядом, но не могу этому не удивляться. Наша дружба прервалась больше чем на год и возобновилась после ее телефонного звонка. На такие телефонные звонки способны только фаранги.

— Привет, Сончай. Как дела? — поздоровалась она таким тоном, будто звонила из-за угла и мы постоянно были на связи.

В Таиланде в это время стояла ночь, и мне потребовалось некоторое время, чтобы проснуться. Я вынес мобильный телефон во двор, чтобы не разбудить Чанью и Пичая в ее животе. Нет, я не сказал: «Слушай, Кимберли, ты хоть соображаешь, что здесь сейчас два часа ночи», — и тем самым проявил тайскую вежливость. Затем начал понимать, как тяжело американке. Ее голос затихал и вовсе замирал, и меня кольнуло сострадание. Когда же она попыталась флиртовать, пришлось рассказать ей о Чанье и ребенке, и она на мгновение замолчала.

Кимберли до конца так и не призналась, что нафантазировала, будто счастливо заживет в Бангкоке со странным копом-полукровкой, с которым познакомилась во время расследования дела о питоне (таец- транссексуал, изменивший пол с мужского на женский, убил напичканными наркотиками кобрами и питоном черного американского морского пехотинца; мы тогда сжалились и не засадили этого то ли женщину, то ли мужчину). Так что она не призналась, но постепенно стало ясно, что ее тяга к общению была скорее внегормональной: «Я бьюсь здесь о стену, Сончай. У меня за пределами США не много друзей — пожалуй, ты один. Если Америка большая страна, это вовсе не значит, что время от времени вокруг человека не смыкаются стены».

Мы продолжали в том же духе трепаться по ночам, пока убийство Дамронг не подкинуло материал поговорить о чем-то конкретном. Но я не ожидал, что такой суперагент, как Кимберли, вскочит в самолет и примчится ко мне. Получается, расследование — только предлог. Я неделю ждал, когда Кимберли заговорит о том, что для нее важно (даже я не знаком с некоторыми сторонами психологии фарангов), и только потом понял, что под панцирем бескомпромиссного экстраверта живет застенчивая женщина, которая так и не научилась делиться наболевшим.

Но сейчас разговор шел не о ее, а о моем настроении.

— Странно, что, учитывая обстоятельства, ты так не любишь порнографию, — удивлялась она.

— Намекаешь, что я всю жизнь участвовал в здешней игре и руководил борделем? Это разные вещи.

— А в чем ты видишь такое уж большое моральное отличие?

Я пытался подобрать слова. Пожалуй, «моральное отличие» — очень подходящее выражение.

— В непосредственности. В Крунг-Теп из Исаана приезжает девчонка и чувствует себя одинокой, испуганной, всем чужой и бедной. Здесь же появляется мужчина средних лет с Запада и чувствует себя одиноким, напуганным, всем чужим и богатым. Они подходят друг другу как две стороны монеты. В задачу бара моей матери входит лишь способствовать их соединению: снабдить пивом, обеспечить музыкой и кровом на короткий срок и получить от этого небольшую прибыль. Все основано на здоровой, неиспорченной, доисторической тяге человека к плотскому уюту и теплу. За все время, пока я участвую в игре, могу припомнить всего лишь с полдюжины случаев, когда какая-то из сторон жестоко обошлась с другой, и, как полагаю, это потому, что система превосходно работает. Она же и есть проявление естественной морали и народного капитализма в действии. Мы подобны риелторскому агентству, только имеем дело с плотью, а не с недвижимостью. Но разыгрывать соединение мужчины и женщины среди декораций где-нибудь в Суссексе или Баварии, Миннесоте или Нормандии, не особенно утруждая воображение, считаю абсолютно аморальным, почти преступлением против жизни. Разница в том, что в барах все происходит по-настоящему. Таков фактор реальности.

Кимберли улыбнулась и покачала головой.

— Ну, ты хватил, Сончай. Некоторые могли бы подумать, что ты повредился головой. Но когда ты говоришь подобные вещи, кажется, что в них есть смысл — по крайней мере пока тебя слушаешь. Как тебе удалось настолько раскрепостить сознание? Что с тобой произошло? Неужели все тайские сутенеры такие?

— Нет, я особенный.

Кимберли очень быстро допила бутылку «Клостера» и, похоже, погрузилась в депрессию, но тут же заказала вторую и принялась поспешно опустошать прямо из горлышка.

— Происходит по-настоящему, — задумчиво повторила она. — Вот в этом-то мы совершенно не сильны. Наверное, поэтому так любим войну — изголодались по реальности. — Она по-особенному посмотрела на меня.

Такие ее взгляды приводили меня в замешательство.

— Ты изменилась, — заметил я. — Сильно. Что случилось?

— Мне стукнуло тридцать пять. — Новый глоток из бутылки. — Середина пути. И до меня дошло, что моя версия реальности не из первых рук. Женщины моего поколения никогда не бунтовали — не видели в том нужды. Мы унаследовали идею ненависти и просто добавили в нее немного своего. Я мало виделась с отцом — об этом позаботилась мать. И вступила в единственную важную в жизни связь, чтобы проявить себя стервой. Дать волю ненависти. Ну не безумие ли?

Что на это было ответить? Оставалось переменить тему.

— Для чего ты на самом деле приехала в Бангкок?