слова и закончил просто: – …тем, кем я был.
Это было не последнее потрясение, которое ожидало молодого человека. За несколько дней с Итильдином он узнал больше о Древнем народе, чем за всю предыдущую жизнь, и нельзя сказать, чтобы все открытия были очень воодушевляющими. Разница между их культурами была слишком велика. Например, быть обязанным жизнью смертному тоже расценивалось как позор.
Мягкий, приятный голос Итильдина звучал как музыка для ушей Альвы, но то, что он рассказывал, заставляло молодого человека содрогаться. Итильдин был, по своему обыкновению, сдержан, лаконичен и бесстрастен, никаких лирических отступлений, только факты, и тем не менее Альва будто сам переживал все это. Должно быть, даже эльф и человек могут понимать друг друга без слов, особенно если любят. Какой язык описал бы то отчуждение, которым эльфа встретил собственный народ, их брезгливую жалость, презрительные взгляды… и все только потому, что он не перерезал себе глотку, прежде чем попал в плен.
– Кое-кто выступал за то, чтобы помочь мне смыть бесчестье кровью. Моей кровью.
– Они могли убить тебя? Это же… это же варварство!
– Таковы наши традиции. Тот, кто не хочет больше жить, может попросить помощи близких, чтобы не пятнать свои руки самоубийством. В исключительных случаях такая помощь может оказываться и без согласия жертвы.
– И ты вернулся, зная об этом?! Пошел на такой риск?
Словно холодная когтистая лапа сжала сердце Альвы, когда он подумал, что мог навсегда потерять своего Итильдина, что он мог погибнуть – и как! – от рук своих собственных родичей!
– Я знал, что мое положение меня защитит.
– Твое положение?
– В моих жилах течет кровь эльфийских королей древности. Я сын сестры нашего диса, верховного правителя Грейна Тиаллэ.
Альва открыл рот… и снова его закрыл, не зная, что сказать. Мало того, что его возлюбленный – эльф, он еще и принц. Потрясающе. С него должны были пылинки сдувать, а не отпускать во всякие авантюры с горсткой воинов!
– Мне не нужно ничье позволение, чтобы располагать собой. Я поехал ради сестры – ее призывала крайняя необходимость, а я не мог отпустить ее одну. Мы взяли с собой лишь четырех сопровождающих, чтобы не привлекать внимания, – так было легче проскользнуть мимо дозоров варваров.
От внимания Альвы не ускользнула уклончивая формулировка: «крайняя необходимость». Ради чего эльфы были готовы рисковать жизнью и без размышлений пожертвовали собой? Что ж, Итильдин имеет право на свои тайны. Альву больше интересовало, почему никто из Древних не озаботился судьбой пяти своих родичей, пропавших без вести.
– Они знали, что я жив, а мои спутники мертвы. Я не возвращался – следовательно, был в плену.
– И тебя даже не попытались вызволить?
– Пленный эльф считается мертвым. Никто не торгуется за его жизнь, никто не пытается освободить его с оружием в руках. Это закон.
– Бесчеловечный закон, – с досадой сказал молодой кавалер.
– Мы не люди, – отозвался Итильдин. – Для вас закон – это бумага с королевским гербом, прибитая на городской площади. Для нас закон – это голос наших богов, наших предков, нашей плоти и крови. Он нигде не записан, но каждый эльф знает его с рождения. Только безумец может его преступить. Я страдал оттого, что казался тебе неблагодарным, но я не имел права нарушить печать молчания, пока был в плену. Только когда ты сказал, что я не пленник, а гость, я смог с тобой заговорить.
– Что же говорит ваш закон о любви к смертным?
– Ничего, – с легкой улыбкой ответил Итильдин. – Иначе я не смог бы тебя полюбить. Но в глазах моего народа я дважды преступник, потому что ты не только смертный, но и мужчина.
– Поэтому тебя и изгнали?
– Я не собирался там оставаться. Не мог без тебя. Я не стал скрывать, почему уезжаю, и меня объявили изгнанником. Я больше не могу вернуться в Грейна Тиаллэ, и ни один эльф никогда не признает родства со мной.
– Ты так спокойно об этом говоришь?
– Небольшая цена за возможность быть с тобой.
– Ты так меня любишь?
– Как только может любить эльф.
Альва прижался щекой к его груди и вздохнул:
– Не понимаю, за что мне такое счастье. Как ты вообще мог полюбить меня? Мне такое и в самом сладком сне не могло присниться.
– Я не знаю. Это просто… случилось, и все. Мне кажется, что я влюбился в тебя с первого взгляда, как только ты приехал в становище кочевников. Ты меня не видел, но я смотрел на тебя и думал, что в своей жизни не видел никого прекраснее.
Улыбаясь, Итильдин перебирал рыжие пряди волос своего возлюбленного.
– Так уж и прекраснее, – пробормотал Альва. – Я все-таки человек, а не эльф, разве мы кажемся вам красивыми?
– Конечно, – шепнул Итильдин. – Если бы ты видел себя моими глазами, ты бы поверил. Ты был красив, как закатное солнце, в своих алых одеждах, с развевающимися волосами.
Три месяца плена, беспрерывные унижения, грязь, боль, кровь… эльф бежал от страшной действительности в мир своих грез, пока грубые варвары пользовались его телом для удовлетворения своей похоти. Он уже плохо отличал грезы от реальности, и рыжий зеленоглазый человек на легконогом гнедом скакуне в первый момент показался прекрасным видением. Он мелькнул перед Итильдином на мгновение и исчез, оставив эльфа мечтать о том, чтобы увидеть его снова. Двенадцать дней и тринадцать ночей. Эльф видел приготовления к большому пиру и ждал его с ужасом: он слишком хорошо знал, на что способны кочевники, распаленные вином и непристойными танцами. А потом он снова увидел прекрасного смертного и забыл обо всем. В глазах его было участие, сострадание, искреннее восхищение и желание – вместо похоти. Ибо похоть – как раскаленное железо в руке палача, а желание близости – как тепло очага в зимний день, как дуновение ветерка с лугов, напоенного жарким ароматом трав.
– Ты был первым, кто меня поцеловал. Мне показалось, что в меня ударила молния. Как будто ты выжег на мне клеймо, и я знал, что с этого момента принадлежу тебе.
У Итильдина не было сомнений по поводу своей дальнейшей судьбы. Он был игрушкой варваров – теперь он станет игрушкой своего нового господина. Что с того, что господин красив и благороден, что он хорошо с ним обращается. Все равно это плен, и единственное чувство, дозволенное эльфу – ненависть.
Итильдин был в смятении. В сердце его зарождалась любовь к смертному, а разум предостерегал: ты для него всего лишь раб, жалкий пленник, подстилка. Любовь боролась с ненавистью, и измученное тело страдало вслед за страданиями души. Внутренний разлад эльфа – тоска, боль, борьба чувства и долга – отражается внешне как сильнейшая лихорадка, которая может спалить его тело в несколько дней.
– Разве ты не мог прочесть мои чувства? Не мог понять, как много ты для меня значишь?
– Я был слишком слаб, и сознание мое было затуманено. Ты был добр ко мне, но я боялся поверить в твою доброту. Люди редко были добры к нашему народу, и я до сих пор знал только жестокость варваров. Я боялся тебя. Страшнее всего тот враг, который может вызвать к себе любовь, а не ненависть.
В Фаннешту эльф вернулся к жизни, хотя неизвестно, помогло ему в этом искусство лекарей или собственная сила духа. Он принял решение жить и смириться с судьбой, какова бы она ни была. Но он и представления не имел, что его ждет. Что Альва вернет ему свободу.
– Доброта людей страшнее ненависти, она наносит раны, которые невозможно исцелить. В мгновение ока я понял, как был к тебе несправедлив, и восхищение тобой ранило меня в самое сердце. Ты желал меня – и ни разу не прикоснулся после пира. Ты любил меня – и был готов отпустить навсегда.
Альва стиснул его в объятиях крепко, до боли.
– Если бы ты хоть слово сказал о своей любви, я бы никуда тебя не отпустил. Видит бог, я бы не смог, несмотря на то, что ты считаешь меня благородным человеком.
