просили Аню оголиться еще раз, на бис, и прибавляли денег.

Света, узнав о том, что Аня получила от нас за четыре вечера зарплату инженера — чуть ли не сто пятьдесят рублей, тоже изъявила горячее желание поработать. Аня вначале была недовольна новостью, что у нее появится конкурентка, но дружба все же взяла свое.

Новая пара «мультиков» подтолкнула нас к мысли разбиться на две бригады. Ведь раньше нам приходилось остаток делить на десятерых, а так наши доходы возрастали вдвое. Понятно, что, проиграв в численности, бригады резко слабели, от чего значительно увеличивался риск провала, но уже с середины января мы разделились, постаравшись, чтобы в каждой бригаде были свои Сильный, Жирный, Подлый, Нервный и Малой.

Одной бригадой командовал Куля, и «мультиками» там была Аня. У меня имелся выбор, но я предпочел бригаду Кули, чтобы остаться с Аней — что поделаешь, я был в нее влюблен. С нами еще трудились Тоша, Шайба и Козуб. Второй бригадой руководил Лысый, и с ним ходили Паша Конь, Боня, Тренер и Шева.

За пару недель мы здорово поднаторели в новом деле и порядком обнаглели. К февралю девчонки наши приоделись и очень похорошели. Аня наконец смогла избавиться от опостылевшей «Чебурашки» и приобрела красивую дубленку с пушистой оторочкой.

У нас завелись деньги, которые уже странно было называть карманными. За три дня в неделю я зарабатывал в среднем не меньше тридцати рублей. Через месяц я обзавелся стационарным магнитофоном «Маяк» и электронными часами «Монтана» с семью мелодиями. Чтобы дома не возникло вопросов, я сказал, что все это добро я очень дешево купил в комиссионке, и продемонстрировал выпотрошенную копилку. Родители поверили.

Я хотел и дальше продолжать близкие отношения с Аней, но не знал, как ей об этом сказать. Для этого нужна была подходящая обстановка праздника, а именно на праздники мы всегда работали.

Познакомиться с девушкой на улице у меня не получалось — я стеснялся и роста, и детского своего вида. Помню, я поверил Тоше, что он умеет снимать телок, и пошел с ним за компанию. Мы, как дураки, плелись по парковой аллее за какой-то пэтэушницей, которая делала вид, что не замечает наших ухаживаний.

Тоша нес ахинею:

— Девушка, гы! А вы знаете, что вы, гы… мой идеал… девочки?..

А потом, когда выяснилось, что никакое знакомство, уже не говоря про большее, нам не светит, Тоша выкрутился, сказав, что ничего не получилось из-за меня, дескать, телка решила, что я — его младший брат.

Десятого февраля был день рождения у Козуба — ему исполнялось шестнадцать. Отмечали за городом, в каком-то номенклатурном профилактории, где мать Козуба работала администратором. Зимой там никого не было, кроме двух сторожей, которым мы проставились литром самогона, сардинами и тушенкой. За это нам отдали в полное распоряжение целый этаж одного из корпусов и связку ключей от номеров — двух- и четырехместных, причем с постельным набором. В просторном холле был телевизор, магнитофон и две больших колонки к нему, одним словом, место оказалось шикарным — все, как и обещал Козуб.

Поехали, конечно, всей компанией, ну и Лысый взял свою губастую Марину — «Соси Лорен», как за глаза называли ее Лещ и Борман…

Водки было мало, до этого мы оббегали весь район, но смогли затариться только «Горькой стрелецкой настойкой» — пойлом в тридцать пять оборотов, на поверку оказавшимися злее сорока водочных. Кроме того, был еще самогон. Всю еду мы привезли с собой: оливье, селедку под шубой, колбасу, консервы рыбные и мясные, хлеб. Козуб прихватил пару трехлитровых банок с компотом и томатным соком.

Вручали имениннику подарки. Лично я подарил металлистскую кожаную перчатку без пальцев, украшенную стальными шипами. Выглядела перчатка очень агрессивно. Я снял ее в декабре с какого-то неформала после рок-концерта в ДК строителей. Отбившийся от своего кожаного стада неформал был совсем не воинственным, в отличие от перчатки. А сам концерт мне в принципе понравился — и атмосфера, и публика. Я раньше и представить не мог, чтобы зрители танцевали у сцены, размахивали руками. Случился, помню, смешной эпизод: у патлатого в очках солиста неожиданно отцепился гитарный ремень, так что его акустическая гитара звучно стукнулась об пол, и в зале кто-то сказал: «О, Страдивари поломали!» — в это время как раз по телевизору шел многосерийный фильм «Визит к Минотавру», — и все вспомнили про скрипки и засмеялись. Мне даже показалось, что эту группу на сцене больше всерьез никто не воспринимал, хотя они и пели что-то гражданско-продвинутое: «Новое время не терпит соплей! Новое время тара-та-та-та» — забыл…

Тоша вручил Козубу выкидной ножик — он всегда, если что, дарил ножик, благо у него их была куча. Куля — чистую кассету «Sony», Шева — болгарскую зажигалку, Паша Конь — пластинку: на одной стороне «Наутилус», на другой — «Бригада С». Боня подарил Козубу фотографии с приемами карате — отснятые страницы с дерущимися фигурками, Тренер — плакат: смерть в фашистской каске и мантии с топором выходит из клубов дыма, а внизу надпись «Kiss». Шайба подарил набор одноразовых бритв, и Лысый посмеялся, что зачем, Козуб вполне еще сможет побриться вафельным полотенцем. Козуб спросил, это как, Лысый принес из номера полотенце, обернул им подбородок Козуба, а потом резко дернул, так что чуть кожу ему не сорвал — это была такая шутка, Козуб обиделся и несколько минут гонялся за улюлюкающим Лысым вокруг стола и по коридору. Сам Лысый подарил колоду порнографических карт — черно-белые парнашки. Правда, сразу предупредил, что колода не полная, не хватает пары карт, и прибавил: «Но ведь ты же не собираешься в дурака играть! Правильно?»

Поначалу было радостно. Пили за Козуба, за родителей, за «мультики», за Бормана и Леща. Громко слушали «Машину времени», подпевали, танцевали, дурачились под советскую эстраду, орали как сумасшедшие: «А-а-а-ппп! И тигры Боярского съели! А-а-а-ппп! И струны из жопы торчат!» Лысый вскакивал и тряс стол так, что падали бутылки, и кричал, что это Спитак, землетрясение в Армении, и мы смеялись. Затем Козуб достал свои подарочные карты, мы сели играть в тысячу, но партия быстро заглохла, потому что все больше разглядывали фотки.

Семерка треф своим кукольным личиком была очень похожа на Наташу Новикову. Эта другая, взрослая, но все равно Новикова сидела, расставив согнутые ноги в сетчатых чулках. На ней была короткая майка-тельняшка, чуть сползшая с плеча, так, чтобы обнажить одну грудь. Пальцами правой руки «семерка» раздвигала кудряшки на лобке, и при этом ничего толком видно не было, один тусклый расфокус, а указательный палец левой руки «семерка» сунула в рот. Эту карту я, каюсь, под шумок припрятал. Впрочем, так поступил не я один. Козуб на следующий день ругался, что вот, сволочи, треть колоды своровали!

Раньше всех напился Шева. Я отлично помню, как ему за столом рассказывал Куля:

— Знаешь, что телкам поет кукушка? В пятнадцать лет: «Никому, никому, никому», в шестнадцать: «Одному, одному, одному», в восемнадцать: «И тому, и тому, и тому», в двадцать: «Кому?! Кому?! Кому?!» Шутку понял?

Шева смеялся: «Кому, кому! Понял!» — и так кивал, что казалось, у него отвалится голова. Когда мы вышли на крыльцо курить, я, зачарованный первым хмелем, наблюдал, как Шева палит расческу. Едкая пластмасса капала и чадила приторным, травяным запахом, какой бывает в церкви. А Шева гудел, изображая одновременно мотор самолета и рев падающих фугасов, и увлеченно бомбил коптящими каплями какие-то пятна на ступенях. Потом я замерз и вернулся в дом.

В коридоре Козуб точно заведенный щелкал своей выкидушкой, рядом с ним стояли Лысый, Боня и Паша Конь. Боня говорил:

— Знаешь, у чурок, у зверей всяких, так заведено — есть специальный нож исключительно на человека. Им колбасу не режут, только в кармане носят для случая. Я считаю, это правильно.

— Ну, а мы-то не звери, — возражал Лысый. — Можно и колбасу порезать. Сало там, хлебушек.

— А по-моему, нож носить вообще глупо, — сказал Паша Конь. — Ты же все равно зассышь его доставать — уголовное дело. Тюрьма… — Тут он увидел меня: — Вот у Рэмбо спросите, нужен нож или нет?

Я отделался фразой, которую когда-то слышал от Бормана:

— Пусть лучше трое судят, чем четверо несут! — и оставил их спорить.

— Золотые слова! — сказал мне вслед Козуб и клацнул ножиком. Где-то крикнул Куля: — Светка, плесни компотику!

Как-то резко закончилась в магнитофоне кассета. Я вдруг поймал себя на мысли, что сижу на стуле и роняю под ноги тягучие плевки. Стол опустел. Все куда-то разбрелись. За спиной раздавались мерные водопроводные звуки. Это шел Шева и на ходу рыгал какими-то одинаковыми, словно их отмерили половником, порциями. Я такого еще не видел.

Я плеснул себе в стакан немного «стрелецкой» и разбавил горечь остатками компота. Потом вытащил украденную карту с семеркой и за минуту разглядывания так распалился, что чуть ли не бегом рванул на поиски Ани.

По коридору плелся из сортира Шайба. Видимо, ему было нехорошо, ворот его рубашки был мокрый, и на подбородке блестела густая, как жир, слюна. Я спросил про Аньку. Он сказал, что она с Козубом пошла на второй этаж, и вызвался проводить. Мы пробовали одну за другой двери, они были закрыты. Третья или четвертая отворилась.

— Вот они, — пьяно обрадовался Шайба. — Парочка — Абрам и Сарочка… — Шайба засмеялся и вывалился в коридор. Я услышал на лестнице его удаляющиеся шаги.

Козуб безмятежно спал. Аня сидела бесстыдно, как «семерка треф», и раскладывала пасьянс из парнашек прямо между раздвинутых голых ног.

— Герман, ты озабоченный? — язвительно спросила Аня. Она даже не подумала прикрыться или сдвинуть колени. — Интересно? Все рассмотрел?

То, что я увидел, было похоже на оплавленную расческу, ту самую, которую жег пьяный Шева — коричневые лепестки, наверняка пахнущие химическим ладаном. На какой-то момент мне показалось, что черный расфокус у «семерки» лучше, чем этот бесстыдный коричнево-оплавленный пигмент. И еще мне было очень горько. Напрасно я говорил себе, что ревновать глупо, что Аня никогда не считалась моей девушкой. Она всегда была, в известном смысле, общей. Я все это понимал, но боль не отпускала, точно у меня из сердца рос саженец, который кто-то пытался с корнем выдернуть.

Аня вдруг догадалась, что я чувствую.

— Обиделся? — ласково поинтересовалась она. — Зря. У него, — она посмотрела на Козуба, — все-таки день рождения. Вот у тебя когда день рождения будет… — начала Аня, но ее перебил внезапно появившийся Шайба:

— Пошли, быстро! — Шайба потянул меня за рукав. — Там это, карусель…

— Что? — не понял я.

— Светка дает сеанс одновременной игры! — пояснила Аня. — Иди, иди, пока она добрая, — сказала и вернулась к своему пасьянсу. Я же поплелся за Шайбой.

В коридоре курили и гоготали Куля, Тоша, Паша Конь и Тренер.

— О, вот и Рэмбо, первая кровь. — Куля кивнул на дверь номера. — Подожди малехо, там щас Бонька старается.

— Уж так старается! — подхватил Тоша. — Аж штаны до полжопы сползли!

— Кое-кому рекомендую в щелочку подсмотреть, — сказал Куля, — чтоб заранее встал! Чтоб как у волка на морозе стоял! — Тут он оттопырил согнутую в локте руку со сжатым кулаком — известный похабный жест, одновременно имитируя металлический звук, будто выпрямилась тугая пружина. — Бдяум! — прогудел Куля, пацаны засмеялись, а Паша Конь чуть приоткрыл дверь.

В сумрак номера сразу врезался тонкий полупрозрачный ломоть света и чуть проявил кровать. Там, между расставленных Светкиных ног, смешно прыгала толстая белая жаба. Она существовала отдельно от спины в задранном свитере, от взлохмаченной Бониной головы, безвольных ног, словно Боне до того перебили позвоночник.

— Э, але! — Голова чуть повернулась. — Дверь закрыли!

Света стеснительно посмотрела на меня из-за плеча Бони:

— Не понимаю, что оно вам дает… Я закрыл дверь.

— Кто следующий? Рэмбо, ты пойдешь? Или Шайба?

— Пусть он, — предложил Шайба.

Боня через пару минут вышел, застегивая ремень. Штаны возле ширинки были полностью уг-вазданы белыми разводами.

— Ну, че? — подмигнул Тренер.

— Как обычно. — Боня приосанился. — Две палки, не вынимая!