Дело было простое: для того и живем!

Недели через две или три после похорон Василья Морковкина, немец опять подшутил над нами злую и ненужную шутку...

У зауряд-прапорщика Зайцева был, как и у всех офицеров, денщик. Мы его как-то не замечали, да и сам он был незаметен, но как раз вот к слову пришлось помянуть и пожелать ему лебяжьим пухом землицы.

Взял его Зайчик из одиннадцатой роты, потому что так распорядился наш капитан после 'заурядичка' Ивана Палыча. По фамилии был он Анучкин, звали же мы его просто: Анучка. И вправду, было что-то похоже в лице у него на онучу: как чисто не мойся, а все на щеках и на висках такие желтоватые пятна, как на онучах и пропотелых местах или на пятках. Но, несмотря на эту невзрачность, Анучкин парень был очень приятный, тихий, лишнего слова не скажет, только все 'так-точно', да 'никак-нет'.

Встретишь его, бывало, и спросишь:

- Анучкин, хорошо, брат, небось, в денщиках?..

А он сейчас ногой об ногу бураками прихлопнет и:

- Так точно! - на вытяжку...

- Не хочется, Анучкин, в роту назад, к землякам?..

- Никак нет!..

И опять каблуком об каблук.

Поглядишь на него: дурак не дурак, а так: задуреная голова, должно быть, у человека.

С ним то вот и случилась история. Глотнул он, должно быть, с вечера болотной, некипяченой воды или по какой еще там причине, только начало к свету Анучку гонять. Зайчик в это время без задних ног спал в блиндаже и не видел ничего и не слышал. Сходит - полежит, сходит - полежит, потом, когда разбутрело да кверху туман подобрало, видно, немец его подглядел пивными глазами, взял ненароком на мушку и под елочками спать навсегда уложил.

* * *

Утром, в тот час, как Иван Палыч крикнет на всех: вставай! - вбежал Пенкин в блиндаж, лица на Прохоре нет:

- Ну, братцы, не будет у Анучки ни дочки, ни внучки...

- Что такое? - недовольно спрашивает Иван Палыч.

- В отхожем лежит: нос в дерьмо!

Ахнули мы от такого гостинца все сразу. О Морковкине мы позабыли, в акулькиной дырке Васильеву кровь выели мухи, и мыши с деревом сгрызли, только в списке у Иван Палыча, против Васильева чина сбоку похилился криво поставленный крест, да прошла черта через фамилью и имя: в этот день мы не ходили на двор, а мочились возле порога в блиндаж.

- А тебя,- спрашивает Иван Палыч Пенкина, - ничего... не тронуло?..

- Должно, не видал! Теперь наладит: на двор пойдешь, на тот свет придешь,- ответил Пенкин.

- На тот свет пойдешь, заставы не встретишь, - миролюбиво говорит Иван Палыч,- к вечеру уберем: все равно мертвый!

Позвонил Иван Палыч Зайчику: звонил, знонил, не дозвонился и плюнул: пускай, коли, дрыхнет!..

Под вечер Иван Палыч отрядил Голубков за Анучкой, но они вернулись пустые назад,- навалились на Анучкина черви и страшно было смотреть на него: кости от тела отстали. Зарыли его неподалеку. Пенкин крест сколотил (по нему дня три немец лупил по утрам, принимая, должно быть, крест издали за солдата, на кресту остались от пуль ржавые дырки, и стоял он, как знак, что солдату только там и молиться, куда добрые люди ходят на двор)...

* * *

Похолодело у нас, у всех, на душе, рано спать залегли, когда еще совсем и не смерклось, да развеселил нас Сенька, денщик командира...

...Только Иван Палыч из блиндажа вышел к Зайчику доложиться, тут ему, чуть не под брюхо головой, так и сунулся Сенька-денщик, Бог весть откуда уж пьяный.

- Тише, ты, каша нерасхлебаная,- цыкнул на него Иван Палыч, хотя здорово Сеньку вообще побаивался,- Ну, и денщики: одного кокнуло, неведомо где, а этот пьяный, неведомо с-ча.

Мы слышим, что Сенька: к дверям, стоим слушаем.

- Иван Упалычу всё наше почтение,- захрипел Сенька, сделавши сперва слабое движение козырнуть.

- Сегодня, Сенька, Анучку убили...

- Вот те на!.. Царство ему небесное... Как это его, дурака, угораздило?

- На грех мастера нет,- Иван Палыч на отхожее рукой показал.

- Что ты?..

- Видишь, скапутились на-бок...

Поглядел Сенька на густо уставленные елочки и верно, у двух елочек головки на-бок, словно пригорюнились, а одна низко нагнулась и раскинула верхние ветки, как ручки, на землю. Почесал Сенька в затылке и, засмеявшись, сказал:

- Посидишь немного, а поверишь в Бога...

- Как есть... Ну парень губастый, садись да хвастай!

- Какие хвасты, коли поджали хвосты... Вам их-высок наказали беспременно притти, а также и этого зауряд-зайца с собой привести...

- Ты бы, зюзя, потише языком-то плел. Давно ли командир пожаловал?

- Утрысь!..

- Злой?

- Уж что: весь язык обломал!..

...Сенька рыгнул и желтую слюну вожжей сплюнул:

- У-у-ж и было разговоров...

- Что, пока на ногах?

- Как полагается: честь честью! Только вошел прямо мне: Сенька, ты, дескать, пьян? Нет, говорю, никак нет,- это, дескать, вам кажется, потому что вы сами маленько выпимши. Он знамо в шею: где ты, говорит, стервяжий сын, без меня мог надрызгаться?

- Ну?..

- Ну, как же, говорю, а иначе? Сами же вы, дескать, ваш-высок, когда в отпуск уезжали, так наказывали мне четвертную с можжевелкой блюсти и на окошке держать... Я ее, дескать, как малое дитя все время с собой таскал, а тут, как пришли из лезерву, так я ее на окошко и поставь сдуру...

- С чего ты все это, Сенька, мелешь,- перебил Сеньку Иван Палыч,выходит, он же сам велел поставить...

- А ты слушай, тут-то вот и все дело заело: четвертной то все-таки, когда их-высок давеча приехали, на окошке не оказалось.

Сенька отставил ногу и поглядел на Ивана Палыча, как на дурака смотрят: как же, де, это так могло произойти, не знаешь ли ты, фефела длинная?

- Ну?..

- Вот тебе и ну!..

- Выпил, что ли?

- Выпил!? - Сенька презрительно посмотрел на сапоги Иван Палыча,выпил то, знамо, выпил, да главное дело, кто выпил!

- Ну?

- Немец выпил!..

- Городи изгороду, не пройти народу...

- Совсем даже ничутельки: четвертная эта, чтобы ей пусто было, видишь, на окошке стояла. Онамеднись, только мы ввалились в нашу фатеру, дзинь: пуля в окошко! Гляжу, горлышко на полу, а из четвертной сама можжевелка лезет и настойка течет...

- Ишь ты... А он что?

- Да известно: я, кричит, ялдой тебя пополам на две ровные части расшибу, да распротаку - твою гриву на валенки сваляю, да твоей жене-кобыле на память пошлю... А теперь, говорит, за то, что хорошо немецкую пулю отлил, давай обнимемся и выпьем со свиданьем...

- Ну, вот видишь, все и утакалось,- с завистью сказал Иван Палыч.

- Как нельзя к лучшему: подошел, да со всего размаху подскулину и порснул.

- Ну-у?

- Ну, да. А потом сели за стол, как ни в чем не бывало, и выпили...

- Ну, вот и ладно. Значит: вдрызг?

- Спать лег, а меня выгнал и сказал, чтобы вы его через час с их блавародием пришли и разбуди-ли,- закончил Сенька, как-будто и действительно не он, а немец пулей можжевеловую настойку выпил.

Он уж не качался и глядел на Иван Палыча, весь подобравшись, будто ожидая, что фельдфебель сейчас его за непочтительность тянуть будет...