Отвяжет - Игнатка!

Инда чудно!

Только Игнатка смелее, трется об юбку, словно теленок, под юбкой щекочет травинкой и так лукаво туда поглядит, как будто уж и не видывал сроду, а у самого щеки горя-ят!

Пелагея тоже краснеет, крепко колени сжимает, и все норовится убежать, а ноги, как связан-ные подгибаются сами. Пелагея валится в луг, и такая вырастает кругом трава, душистая, высокая, мягкая, такие большие цветы расцветают в этой траве, только и видно, что синее-синее небо, словно бельевая вода в корыте, да этот пащонок Игнатка.

Подпасок Игнатка, хоть было ему только четырнадцать лет - крепкий, высокий, с крутой грудью, с румянцем, обветренным в поле, прибластился раз Пелагее, когда она однажды поутру коров выгоняла, немного заспавшись, и Прохор с полусонных глаз еще совсем не ушел...

- Помилуй осподи! - подумала баба.

А сама так и впилась в Игнатку. Игнатка же прошел мимо нее с длинным кнутом на плече и даже взглянуть-то не глянул: в ребячьих мозгах, как в чистой воде - все на донышке видно!

- Ребенок, - решила Пелагея и, издохнувши, вернулась домой.

Сама не поймет, с чего стала злиться, швыряет ухватами у печки, молоко пролила из подойника, клюшкой хватила по кринкам на залавке, а свекор лежит на печи и хоть ничего не видит, а мыслит сам про себя, всю жизнь в слепоте вспоминая:

- Эх, видно, неладно! Эх, видно, неладно!

Ну, так и случилось: стащила Акима невестка с печи прямо в огненный ад!

Что ж, такому умереть давно бы надо, не сто же лет ходить под себя и избу поганить.

* * *

Обмыла Пелагея деда Акима, достала ему чистую сменку, снарядила по чину, отченашинский пояс по белой рубахе повязала, лампадку зажгла и пошла сказаться отцу Никанору.

- К вечеру завтра,- сказал отец Никанор,- аль в полдень: живо сварганим!

Взял отец Никанор из рук Пелегеи беленое полотно и благословил ее, хоть и знал, что Пелагея три года была матерью божьей, застольницей в Ангельской Рати.

- Видно,- подумал он про себя,- пришло такое время: кто ни поп, все батька!

Потрусил на Пелагею бородой и усмехнулся.

- Ты могилу-то вырой поглубже,- прибавил он, взглянувши строго на Пелагею,- а то ноне роют: копнут, чтобы хвоста не было видно, и ладно!

- На славу, батюшка, будет,- ответила Пелагея с поклоном.

С утра, еще до отца Никанора, как только коров подоила и прогнала в выгон, Пелагея побегла на погост и вместе с Трифоном, сторожем нашего кладбища, выбрала место рядом с свекровью.

Трифон за гроб и крест принялся, а Пелагея юбку со всех сторон подоткнула и окопала заступом по мерке.

Показалась ей тогда суровая суземь кладбища твердой, как камень, но Пелагея кое-как растолкала ее топором, сняла с трудом верхнюю твердую корку и в завтрак стояла в земле с головою.

Раз или два уперся заступ в чьи-то желтые кости, словно слитые с желтым песком, заступ не шел дальше в землю, будто чужие кости не пускали Акима к себе на житье. Но Пелагея, что было силы, хватанула по ним топором, и кости рассыпались в брызги, обдавши искрами руки и ноги.

- Ишь землю-то как утоптали,- крикнула она Трифону.

* * *

По смерти сила и мужичья крепость из гроба уходит в землю - потому так тверда земля на погосте,- жильная кровь подымается кверху, как молочный снимок, и там недрится в корнях трав и цветов. Потому то трава на могилах мягка, а цветы растут или красные, с шапочкой красной или с красной каемкой по краю, или ж на листочке, если его поглядеть на свет, всегда найдется кровинка,- глазная вода вливается в корни деревьев, растущих возле могилы, по древесным жилам взбирается к самой вершине, чтоб лучше видеть оттуда с самой высокой ветки родное село, где прожил век человек, и поле, которое он обработал.

Потому-то и тянет молодых парней в полночь побродить по погосту, у креста на могиле понюхать цветы, когда кончат хороводы и парень липучкой к какой-нибудь девке прилипнет.

* * *

Так Трифон об'яснял Пелагее, когда пришел к ней немного вздохнуть от рубанка, а Пелагея слушала Трифона молча, опершись подбородком о заступ. Слушала баба Трифона только в пол уха и, не отдохнувши как надо, снова за заступ взялась, забыла о нем и о смерти и желтым песком засыпала Трифону ноги, пока он сидел у могилы и что-то еще говорил.

- Некогда думать о смерти: надо могилу копать! - сказала Пелагея Трифону, когда он выбил трубку о камень и встал, чтобы итти достругивать доски.

- Ты, Трифон Иваныч, почище стругай! - крикнула Трифону Пелагея.

- Вымою... будет, что надо!

К завтраку смерила заступом:

- Эна... сажень!

Пелагея кликнула Трифона, Трифон подал ей руку, упершись босыми ногами о край, и Пелагея, приставивши заступ к стенке могилы, легко взобралась наружу.

- В земле, дядя Трифон, тепло, как в избе!

Смотрит Пелагея на Трифона, красная, потная, на щеках веселые ямки, а в золотых ресничках висят песчинки, песчинки набились и в косу, коса от работы разбилась и до пояса покрыла ей спину.

Трифон в могилу взглянул, заступом деловито смерил и начал Пелагею хвалить:

- Добрая горница... скажет Аким спасибо!

- Хороша? - говорит Пелагея с улыбкой.

- Чего же еще!.. схороним, уж не убежит!.. пойдем-ка, у меня осталось только крышку доделать!

Пелагея погладила доски у гроба:

- И верно, что вымыл: ни задоринки руки не слышат!

Сказала Пелагея спасибо и гроб, как пёрушко, взвалила на плечи.

После Трифон крышку принес и поставил ее к двери у входа...

* * *

Пелагея весь день хлопотала, не пила , не ела и в тот день не топила печь: боялась, как бы дедка Аким до утра из гроба не вытек!

В полдни опять смоталась к отцу Никанору: лишний раз попросить никогда не мешает. Долго Пелагея просила прийти завтра и справить свекра пораньше.

- Псаломной молитвы не будет? - спросил отец Никанор.

- Да нет уж, батюшка: сама почитаю!

- Как знаешь..

- Не на что, батюшка...

- Тебя учить только портить, - шутливо сказал отец Никанор.

Пелагея вернулась домой и тут же достала с полки псалтырь, стерла с него передником пыль и встала к свекру в угол, к окну: побежал псалом за псалмом, и в избу надвинулись тени.