Книги — сами по себе.
Как уже говорилось, одна из издержек литературного учительства, особенно в «странные» времена, приводит к отвлечению на дидактику части энергии, которая могла бы пойти на чисто творческие «нужды». Не у одних Учителей их, так сказать, профессиональная деятельность отнимает часть времени и сил. Порой и тот, кто по роду деятельности занят анализом творчества, сосредоточивается на тонкостях дидактики и хитросплетениях сюжета и отвлекается от Литературы как таковой. А она присутствует, и присутствует постоянно, не надо только смотреть в одну точку, да еще и через лупу… Много и разнообразно говорено о
Пример «Жука в муравейнике» — один из наиболее ярких. Вряд ли с какой-нибудь другой книгой АБС ее ВТОРАЯ сущность сыграла такую злую шутку. Книга — умная и многослойная. И требует умного, искушенного читателя. Но именно Читателя! Это не картинка-загадка, это Литература. Прочее — вторично. Не хочется думать, что многие читатели-«фэны» сами себя ставят в положение пресловутого владельца молотка, который в бесконечном разнообразии мира видит только гвоздь. Можно годами жарко дискутировать об «истинном» положении дел в истории с подкидышами. Но кто заметил и описал в «Жуке» хотя бы самое очевидное: новаторство психологических портретов, новаторство первой «подачи» героя, новаторство выстраивания лоскутного сюжета, который подводит ЛЮБОГО читателя к точке кульминации идеально подготовленным — «в кондиции». Не говоря уже о таких «мелочах», как приемы чисто языковые. К моменту написания «Жука» Стругацкие овладели ими настолько, что способны, например, подбором стиля и ритма читаемых героем «документов» буквально выстроить в восприятии читателя
Столь же мало внимания уделено аналитиками перемене, которая совершилась с описываемым миром Полудня от первого его явления, в «Возвращении», — к явлениям прощальным: в «Жуке» и «Волнах». А ведь Полдень стал едва ли не на порядок сложнее! Прежде всего — за счет разнообразия населяющих его людей. На эту тему можно говорить много и серьезно, однако для иллюстрации вполне достаточно одного яркого примера: Лев Абалкин.
Этот литературный образ уникален. И не потому вовсе, что он кроманьонец и Прогрессор. Но именно по цельности характера, не похожего ни на какой другой в истории литературы — с детства и до самой смерти. Это и в самом деле один из тех примеров, когда герой способен выжить, будучи перенесенным из мира описанного — в реальный. «Лев Абалкин был мальчик замкнутый. С самого раннего детства. Это была первая его черта, которая бросалась в глаза. Впрочем, замкнутость эта не была следствием чувства неполноценности, ощущения собственной ущербности или неуверенности в себе. Это была скорее замкнутость всегда занятого человека. Как будто он не хотел тратить время на окружающих, как будто он был постоянно и глубоко занят своим собственным миром. Грубо говоря, этот мир, казалось, состоял из него самого и всего живого вокруг — за исключением людей. Это не такое уж редкое явление среди ребятишек…» (Отметим тонкое и точное понимание психологии одаренного ребенка.) И это описание — лишь один из штрихов, которые в итоге собираются в живой, осязаемый образ человека. При всей немногочисленности таких штрихов. А эта детская любовь в XXII веке! Никто в школе и не замечал… Как это? В
Привычнее искать в книгах социологические, политические, детектив— ные проблемы. Разбираться в том, как «на самом деле» развивалось дело Абалкина. Устраивать в пространстве книги «самую увлекательную из охот — охоту на человека…». О темпора, о морес! Ведь и Абалкин, и Каммерер, и Сикорски, и Глумова — прежде всего литературные образы… Поэтому давайте будем видеть в книге — КНИГУ. И пусть уж многое в сюжете ее как было невыясненным, так и останется таковым во веки веков, аминь. Зато кто-то, может быть, читая, зарыдает. Пусть даже от умиления. Это не стыдно, честное слово. Куда хуже, разглядывая жука в расположенном под деревом муравейнике, так и не увидеть, что за этим деревом — Лес…
ЗАПАХ ЛИЛИЙ, СОЛНЦА И СТРЕКОЗ НАД ОЗЕРОМ. «Гадкие лебеди»
— Неужели трудно было что-нибудь придумать, кроме этого вашего испорченного ребенка?
— Трудно, — признался Горбовский.
Говорить что-то поясняющее об ЭТОЙ книге представляется неприличным. Ее недостаточно прочесть некое заданное число раз: один, два или, скажем, дюжину. ЭТУ книгу следует читать с такой регулярностью, чтобы действие ее было постоянным. Как почувствуешь, что стало ослабевать в памяти, — садись и перечитывай. А уж всякого, кто полагает себя родителем или педагогом, следовало бы в обязательном порядке экзаменовать на понимание сказанного в ней — как в обязательном порядке делают учителям прививки от дифтерии. Не сдал — теряешь право называться учителем, воспитателем и — особенно — родителем. Так… опекун, разве что.
И нет в сказанном даже доли шутки.
Возможен, правда, облегченный вариант запоминания. Дело в том, что по насыщенности афоризмами «Гадкие лебеди» — бесспорный лидер в творчестве Стругацких. Язык АБС часто афористичен, порой это очевидно, чаще — замаскировано. Но здесь — нечто особенное, и по «густоте», и по силе. Попытайтесь выписать из «ГЛ» все афоризмы, и вы увидите: ЭТОТ учебник в каком-то смысле поддается конспектированию…
Боже, спаси взрослых, Боже, спаси их родителей, просвети их и сделай умнее, сейчас самое время…
РУКОПИСИ СГОРАЮТ ДОТЛА. «Хромая судьба»
Не бывает, вы говорите?
Это верно. Но мы попробуем.
Видите ли, какая странная история, «Хромая судьба» на самом деле не очень-то книга. Во всяком случае — не одна книга, и даже не две. Дело в том, что в начале восьмидесятых Стругацкие написали о своем коллеге Сорокине роман. И осталась в романе эдакая незаполненная вакансия, Синяя Папка…
Мир, в котором проживает означенный Сорокин, весьма схож с нашим, с тем только отличием, что грань между реальным и вымышленным там порядком размыта: случается как проникновение вымысла в реальность, так и прямое воздействие художника на окружающее. Живущий в этой псевдо-Москве герой и сам в чем-то Стругацкий (более — Аркадий Натанович). В своей тайной, скрытой от людей жизни мастера, он создает еще одного героя, натурально, тоже писателя. Каковой писатель обитает в мире и вовсе причудливом. К примеру, он прорывается сюда, к нам, где тайно общается с бардом, страдающим, как и он, от неумения вовремя прекратить бренчать. Круг, таким образом, замыкается. И становится окончательно понятно, что всяческое разделение на миры есть сплошной обман и надувательство. А существует одна реальность. Прочее же — мираж, и никакого резона нет принимать его всерьез. Что, к примеру, задержалось в ладонях «реалистов», когда весь песок вытек? Халтурщик Рэм Квадрига, пьяница Виктор Банев, падающие маски вместо лиц… А
На роль Синей Папки метил сперва «Град обреченный». Дело прошлое, и можно сказать, что не клеились у Аркадия и Бориса Стругацких дела с этим вариантом объединения рукописей, и сколько ни старались они улучшить ситуацию, она какая была, такая и оставалась. «Град» не подошел из-за слишком большого объема — по версии самих АБС. Это, конечно же, правда. И все же причина эта не единственная.
Во-первых, герой. Ни в каком случае Андрей Воронин не писатель. А ведь без творца рвется связующая миры нить. Однако еще важнее другое. В «Гадких лебедях» содержится едва ли не идеальный символ будущего. Вообще-то, роль такого символа может играть все что угодно, хотя бы лес. Трудность в том, что не всякий читатель аллегорию поймет и почувствует… Зато уж в рукописи из Синей папки — именно тот образ, который «срабатывает» сам по себе и всегда, без всякой подготовки. Наше будущее — это дети. Не правда ли, очень свежая мысль!
Короче! Совсем коротко: «…у нас впереди — только они».
Источник горечи всякого мастера — в невозможности предугадать, как отзовется слово. И стократ это верно для мастера, отнесенного к «фантастике»… Можно писать на языке Пушкина и Булгакова, можно — в порыве озорства — попросту вставить в книгу кусок «из» Александра Сергеевича или Михаила Афанасьевича… Беда в том, что и этого никто не заметит. Половина пропустит странные слова мимо ушей, другая половина сочтет их за неудачную шутку: ведь эти добрые люди ничему не учились и все путают, что им говорили. Исключения столь редки, что их и учитывать смешно. А авторская горечь доходит порой до того, что подобные отсылки снабжаются прямыми пояснениями! Что и случилось в «Хромой судьбе». О безысходность… Если мысль изреченная есть ложь, что уж тогда говорить о мысли еще и поясненной… И сегодня область пересечения множеств, обозначаемых как читательская аудитория Стругацких, читательская аудитория Пушкина и читательская аудитория Булгакова, по-прежнему катастрофически мала. Именно до уровня редких исключений, подтверждающих правило…
Эстафета извечных поисков света и покоя… «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Что ж, выходит, для Него они все же были… Но на этом все и заканчивается. «Я ищу свободы и покоя…» Именно. Ищу… Ищу вечного сна и беспамятства… Кто там следующий? «…Покой нам только снится сквозь кровь и пыль… Покоя нет…»
Последний выбор — у Мастера: ИЛИ свет, ИЛИ покой.
И, наконец, НИ света, НИ покоя — в мире, где нет и уже не предвидится не только Воланда с его свитой, но и самого Мастера… Мы-то знаем твердо: нет ничего ДО и нет ничего ПОСЛЕ. Нет ни наград, ни возмездий в предстоящем НИЧТО. Все — здесь и только здесь.
Но и здесь ни совета не будет, ни сочувствия. Не от кого, да и с какой стати. Только ты сам. Всё — сам. Не надо задаваться большими планами, дорогой читатель, право! Кто жил и мыслил, тот не мог не мечтать о свете и покое. Ну, что же, оказывается, это не суждено. Зато осталось — главное. Свободен! Свободен! И в этом — высшая и единственная награда. И смелость. В том числе — смелость писателей, которые от религиозного, по сути, мышления пришли к абсолютному атеизму, чистому и холодному, к отрицанию любых подпорок — включая и такую религию, как вера в светлое будущее, в мир коммунистического рая, на который мы тут якобы работаем.
Вовсе не все люди — добрые. И царство истины — Полдень — никогда не настанет. Ибо тот мир не может быть построен так, как рассказали его авторы. Такой мир может быть только придуман. Впрочем, разве что чудо…
Нет, лгали, лгали обольстители-мистики, никаких планет Синих Песков нет на свете, и не несутся к ним отчаянные Десантники, и не треплют их корабль вихри голубой пыли, не стелется над планетой светящийся след. Нет ничего, и ничего не было! Страшно, да, но богов — тоже нет. Тишина и пустота. Ничего, кроме человека, мира и истории…
