— Достала уже с этим Кадером! — шипит старшая сестра.
— Давай я заплету тебе косу, — предлагает Жоржетта, отчаявшись уломать Коринну.
— А ты сумеешь?
Жоржетта пожимает плечами. Попытка не пытка.
Я сажусь на корточки: Жоржетта маленького роста. Она разбирает мои волосы на пряди, руки у нее неловкие. Моя младшая сестра никогда не умела заплести косы своей кукле.
— Давай скорей! А то за промокашкой для тебя не успею.
Мне досталось от Кадера, на меня наорала Грымза, да еще старшая сестра не хочет мне помочь… Бывают же такие дни, все как сговорились против меня.
— Ты пойдешь на улицу с таким лицом?
Коринна решила меня добить.
— Нет, лицо дома оставлю! Мама велела мне купить промокашку для Жоржетты.
А еще говорят, что я тупая, вот уж, действительно…
— Тебя может кто-нибудь увидеть, что тогда?
— Поздно спохватилась, мы встретили Грымзу по дороге домой.
— Что? И она видела твое лицо?
— А ты думала, я в маске хожу?
Жоржетта прыскает.
— Смейся, смейся, вот придет мама!
Жоржетта тут же перестает смеяться.
— «Убирайся в свою страну!» Это Грымза так орала в нашем подъезде, когда мы с Жожо шли из школы. Я в первый раз увидела Грымзу не на ее балконе.
— Я тоже.
Жоржетта до сих пор поверить не может, что Грымза высунулась наружу.
— Ты ее видела? — спрашиваю я Коринну.
— Нет. А кому она это орала?
— Мопеду.
— Ты назвала ее Грымзой?
Несмотря на мой ужасный вид, Коринне стало интересно. Она приближается к демаркационной линии — опасливо, как будто мой синячище может перескочить на нее.
Грымзу никто никогда не видел на улице. Только на балконе. Она злая. Никого не любит, кроме голубей. «Полбатона раскрошит в окно голубям, а голодному крошки не даст».
«Что с тобой случилось, малышка?» Сегодня она впервые заговорила со мной.
И вдруг как заорет на нас: «Совсем житья от них не стало! Я скажу вашей матери, чтобы забрала вас из этой школы! Вы якшаетесь со всяким отродьем!»
Она вообще-то больная на всю голову, это мы давно знаем.
«Вам нечего там делать!» — кричала она на меня. Как будто это моя вина. Будто я решаю.
— Что еще она сказала?
«Даже детей своих воспитывать не умеют». И подбородком на меня показала, будто это у меня дети.
«Ты подралась? Ну и ну, разве можно девочке драться? Хулиганка! Грубиянка!» Она смотрела на меня и морщила нос в гармошку. Хотела отхлестать меня продуктовой сеткой. Да, Жожо?
Коринна мало-помалу смелеет и решается взглянуть на мое лицо.
— Ай-ай-ай… Ну и видок у тебя… Маму хватит инфаркт! Как это ты ухитрилась? Больно?
— Ничего…
— Зачем ты дралась?
— Да не дралась я, просто упала: Кадер меня повалил, когда мы бегали!
Старшая сестра качает головой.
— Эта коса ни на что не похожа. Дай-ка я заплету.
Коринна сжалилась надо мной и над Жоржеттой-неумехой заодно.
— Может, две заплетешь?
Не одна только Грымза не любит Кадера.
Кадера не любит никто. Никто никогда с ним не разговаривает. Никто и смотреть на него не хочет. Кадер никогда не играет с ребятами из своего класса. Он для всех слишком большой. Самый большой во всей школе. Он и в прошлом году был самым большим. А в этом еще больше вырос. Ему почти пятнадцать лет. Он учится в классе реадаптации. Это специальный класс для тех, кто приезжает из других стран уже большими. Для тех, кто по-французски ни в зуб ногой. Он и в прошлом году ходил в этот класс.
Кадер много раз пытался поговорить с Каримом, а еще с Али, Зохером, Нурдином, потому что они арабы. Карим и остальные немного говорят по-арабски, дома, с мамами и братьями, но что говорит Кадер, они не понимают.
С прошлого года моя бабушка работает вместе с мамой Кадера. Мама Али сказала, и бабушка тоже сказала, что с мамой Кадера вечно одни проблемы. Все мамы арабов, бабушки итальянцев, португальцев и испанцев работают вместе. Поэтому Грымза говорит «одного поля ягоды».
У итальянцев, португальцев и испанцев убирать квартиры ходят бабушки. Мамам это ни к чему. У них другая работа есть. Какая — это, наверно, от страны зависит. Португалки и испанки все больше в консьержках. Итальянки — те, как моя мама и тети, работают продавщицами, или бухгалтершами, или еще кем-то, не знаю… А арабки, кроме тех, что замужем за лавочниками, ходят убирать квартиры вместе с португальскими, испанскими и итальянскими бабушками. Наверно, мамам приходится убирать квартиры, потому что бабушек-арабок мало. Поумирали они все, что ли?
— А вьетнамки?
Про вьетнамок Коринна не знает. Их немного. Они тоже учатся в классе реадаптации, с Кадером. И говорят совсем непонятно.
— А черноногие?[3] Это тоже обидное слово?
— Нет.
В черноногих я, честно говоря, вообще ничего не понимаю. Есть богатые черноногие, есть бедные. Одни ходят убирать квартиры, другие нет. Старшая сестра объяснила мне, что они арабы, но не совсем арабы. Я не поняла, как это. Так бывает? И про югославку я тоже ничего не поняла. В общем, если не считать вьетнамок и югославки, с остальными ясненько. Даже если мамы не работают вместе, есть бабушки, так что можно все про всех узнать.
Кроме моей мамы. Моя мама — другое дело. Мама итальянка, но у нее три дочки-француженки. Это ее, и растит она их одна. «Их отец — француз». О моей маме никто не судачит. И она не судачит ни о ком.
На будущий год Кадера, может быть, переведут в шестой класс. А Коринне очень не хочется, чтобы он поступил в коллеж. В прошлом году он ее всю дорогу доставал. Он в нее влюбился — не он один вообще-то. Цеплялся к ней каждый день. Так влюбился в мою старшую сестру, что таскал ее за волосы. Это директор нам сказал, что Кадер влюбился в Коринну. По-моему, все наоборот. В нашу Коринну много мальчиков влюблены, но они же не таскают ее за волосы! Нет, в меня пусть лучше никто не влюбляется. Тоже мне радость — без волос остаться! Спасибо, обойдусь.
В прошлом году я с ним подралась. Но мне его не одолеть. Он слишком большой.
— Ну, скоро ты?
Как же долго Коринна копается с моими волосами!
— Ничегошеньки не получается! Я лучше все распущу.
— Скорей!
— Твой глаз — жуть!
— Ну и нечего смотреть!
— Ну и нечего бегать в мешках!
