У? Тпрлпффф

Мама, гы

— Переход к антитезе гениальный какой, — заплакала растроганная мать, а отец рефлекторно засобирался в магазин, хотя на столе было всего навалом.

Так и жили.

Прошло семь лет, и в семье случилась первая большая утрата — не вернулся из магазина папа, ушедший за праздничной еднй и запивашками, когда Юрик сочинил свою третью хокку, полагаемую специалистами танкой. «Горе-то какое», — сказала мама и опять заплакала.

Мальчику объяснили, что его отец работал в Открытом Космосе вместе с Циолковским, где оба и погибли.

Юрик решил продолжить дело отца и поэтому на вопрос «кем ты будешь, когда вырастешь» неизменно отвечал гениальным трехстишием:

Я

Буду

Космонавтом.

Все смеялись, так как были уверены, что Юрик станет японским поэтом, и только мама по привычке плакала.

— Рева-корова

Дай молока,

Сколько стоит?

Два

Пятака, — пробубнил однажды Юрик из-под стола свою очередную танку, но на этот раз был жестоко наказан родительницей, не пожелавшей выслушивать оскорбления от будущего космонавта.

Впрочем, космонавтом Юрик так и не стал. Японским поэтом — тоже. Ну и что. Зато, знаете, каким он парнем был? Говорят, очень хорошим.

А, кстати, почему «был»? Он и сейчас есть. Гагарин Юрий Алексеевич. Недавно его видели возле железнодорожного депо — говорит, задолбался уже товарняками рулить, хочет на почтово-багажные перейти. А у меня страшный насморк и температура почти 38, и дурацкие слова лезут из меня вместе с соплями. Я хочу, чтобы мне подали стакан воды, хотя подать мне его некому, да и пить, в общем-то, тоже не хочется.

Я страдаю стереотипом нестандартного мышления, креном на правое крыло и ненавистью к японской поэзии.

36.

Господи, вот, поди, паршиво пришлось стрельцам: только-только уснули, а их на казнь будят.

Ненавижу утро.

Завидую сдохшим за ночь бабочкам. Мисюсь, где ты, блядь? 

Температура 38,5, и деньги поменяли запах. Теперь они пахнут несчастными женщинами: еще один заказ, на этот раз — статья о феминизме, причём в реабилитационно-позитивном контексте. Я, конечно, напишу: у меня нет денег, но остались профессиональные навыки. В своей статье я не буду говорить о том, что феминистки являются тупейшей разновидностью националистов. Я ни словом не обмолвлюсь про то, что феминистки  полагают тётенек некой малой народностью, у которой несправедливо отняли квоты на льготную рыбалку и добычу пушнины. Недаром они почти все — атеистки, а то пошли бы и набили Богу физиономию: за право ссать стоя (феминистки Ближнего Востока и Африки — не в счет, они борются за справедливость: лично я тоже была бы против паранджи и ампутации клитора).

Интересно у меня получается: как грипп, так лезть в их окопы. Уже ведь однажды чуть не попала.

Феминистическая трагедия

Валера сказал: «Лора, ты же умная баба». «Да, — подтвердила я, — это что-то меняет?»

Валерина «Королла» стояла в аэропорту, мы сидели в салоне с поднятыми стеклами и считали деньги. Денег было много. Они падали на пол и отдавливали нам ноги.

— Ты даже знаешь английский, — сказал Валера.

— Ты умная баба, знаешь английский и умеешь печатать на компьютере, — продолжал он, — так почему бы тебе не напечатать заявку на грант?

Валера тоже умный. Гораздо умнее меня, так как не только умеет печатать на компьютере, а, вдобавок к английскому, знает еще китайский и корейский. Валера настолько умён, что однажды, когда работал у меня водителем на съемках фильма для «Асахи», обнаружил нечаянное знание японского. В результате этого я не только не лишилась водителя, но и приобрела нормального переводчика, потому что тот, предыдущий, оказался полным уродом. Второй фильм Валера отработал на две ставки. Поэтому из его рук валилось на пол машины даже чаще, чем из моих.

Валера сказал: Лора, японцы — не вечные. Когда-нибудь они обязательно кончаются.

— Типун тебе на язык, — сказала я, продолжая тактильно общаться с гонораром.

— Лора, — сказал Валера, — грант — это очень просто. Тебе что, не хочется на халяву слетать в Америку?

— Валера, — сказала я, — не тяни кота за balls.

— Никогда в жизни, — сказал Валера, — слушай.

И вдался в подробности.

На второй минуте его монолога передо мной замаячил то ли Индианаполис, то ли Сан-Франциско. На третьей я попыталась прикурить зажигалку от сигареты. На четвертой Валера спросил: «Поняла?» Еще минуты через две я кивнула в ответ.

Валера сказал, что всю жизнь пишет заявки на гранты, чем, собственно, и живёт, если я его не отвлекаю на шоферскую деятельность. Из десяти заявок, сказал Валера, одну-две обязательно профинансируют. «А уж как их освоить, чтоб не влететь, я тебе расскажу», — сказал Валера и включил правый поворотник, дворники и зажигание. Я мысленно осталась в аэропорту, ожидая рейс на Сиэтл.

Ждать пришлось месяца два. Валера позвонил смурным предзимним вечером и сказал, что настала пора открывать Новый Свет. «Ты прикинь, они эти гранты буквально не знают, кому впихнуть. Понимаешь, все их родственники и знакомые уже по уши в грантах, они их буквально жопами жрут, а еще до хуя осталось. Так что конкурс вполне реальный», — сказал Валера и сбросил мне на ящик десяток тем с видом на демократизацию общества. Я выбрала нечто безумно конъюнктурное в стиле «пресса против насилия женщин в спальне, на даче и в офисе», Валера похвалил меня за безошибочное чутьё и благословил на завоевание халявы.

Халява оказалась довольно трудоёмкой в оформлении и затратной по времени. Примерно с неделю я не занималась ничем другим, кроме написания гранта, если не считать коротких перерывов на сон, еду и туалеты (свой и собачий). За это время я настолько прониклась темой, что нашла несколько вполне оригинальных способов противостоять секшуал харрасменту — в частности, прекратить мыться, менять трусы и расчесываться. Валера, поржав в трубу, порекомендовал не включать эти три пункта в заявку на грант, но в целом мою концепцию одобрил. За неделю я сделала полноценную разработку феминистической газеты широкого профиля, просчитала дебет-кредит этого женского органа печати, напрочь лишенного кулинарных рецептов и прочего обаяния, упихнула затраты в лимит гипотетического гранта и, проверив ошибки, удивилась результату: проект вовсе не выглядел кретинским.

В моём лексиконе появились такие выражения, как «мы, женщины», «если считать наше общество демократическим», «феминизм — это совсем не то, что вы в нём привыкли видеть», «мужская составляющая социума» и «гендерная сегрегация». Времени на подачу заявки оставалось совсем мало, а еще требовалось заполнить сантиметров пять каких-то бланков, испещренных вопросами на полузабытом мною письменном английском. Я пахала как лошадь, и в последние два дня совершенно органично реализовала те самые три пункта противостояния сексуальной агрессии со стороны мужской составляющей социума. Впрочем, времени на контакты с этой составляющей у меня всё равно не было.

Валера прочитал итоговый документ и сказал: «Лора. Охуительно». А потом, помолчав, добавил: «Я там одного знаю. Если что». И я отвезла папку бумаг в здание, в котором временно угнездились посредники между мной и несчастными женщинами, чью мрачную, полную нелегитимного секса жизнь мне уже искренне хотелось осветить в специально придуманном для этого СМИ. Честное слово, я даже забыла, что первоначальная цель участия в соискании американского гранта заключалась в том, чтобы прикарманить большую часть проектных долларов, попутно сгоняв в страну, где их печатают. Да я бы и не смогла, у меня карма на предмет чего бы стырить совершенно неподходящая.

Месяц до собеседования прошёл как-то незаметно. Я помнила жирный курсив на одной из американских бумажек: в случае невозможности присутствовать на собеседование в указанный день предупредить об этом не позднее, чем за три дня. Но опаздывать на встречу с дарителями денег в мои планы не входило. Моё собеседование было назначено — точно помню — на среду. А в понедельник я заболела гриппом с такой высокой температурой, что вода, которой я запивала таблетки, испарялась у меня во рту.

Я умирала, но не сдавалась. В бреду мне мерещились аэропорт, халявная практика английского в стране лэнгвич-кэриерс и толпы сексуально незащищенных баб, которых все норовят употребить на унизительно-безвозмездной основе. В том же самом бреду я написала сценарий документального фильма-расследования, в котором рассказывалось о грехе консумации и нравственных страданиях российских хостесс в Японии. Очухавшись, я подумала, что спятила, потому что точно помнила, как положила написанный и распечатанный сценарий на крышку аквариума, в то время как никакого аквариума у меня тогда еще не было.

Утром в среду я встала, съела горсть аспирина, пошла в ванную и отменила там все три антисексуальных пункта. Меня швыряло от стены к стене. Дважды я натягивала джинсы задом наперед и удивлялась отсутствию ширинки. От слабости моя рука не смогла попасть контактной линзой в глаз, поэтому я отыскала в ящике с гвоздями и отвертками старые очки, перемотанные синей изолентой. Чтобы как-то исправить возможное негативное впечатление от очков, я изменила прическу, кокетливо занавесив челкой половину физиономии, и уже просто так, на всякий дополнительный случай, решила накраситься, успев сделать это до прибытия такси.

Уже перед самым офисом с американцами я вспомнила, что они ужасно боятся заразы, резко развернула таксиста и зарулила в аптеку, где купила красивую противомикробную повязку на внешние дыхательные органы. По-моему, на комиссию произвел неизгладимое впечатление именно этот намордник василькового цвета, а вовсе не упадающие на пол очки, от которых в конце концов отлетели примотанная изолентой дужка и левое стекло.

К началу собеседования на меня начала действовать горсть аспирина, и, рассуждая о негативных гендерных тенденциях в обществе, я взмокла так, как будто только что поучаствовала в групповом изнасиловании в качестве жертвы. Однако, глядя на меня, вдохновившуюся и раскрасневшуюся, комиссия могла ошибочно подумать, что изнасилование мне понравилось и вся моя речь — сплошное лицемерие. Я приводила какие-то цифры, даты и топонимику, практически не заглядывая в бумажки: чувствовалось, что темой владею давно и прочно. Американцы не сводили с меня завороженных взглядов, когда, наконец, надежно закрепив единственную дужку очков за ухо, я задрала повязку и просунула её между своей физиономией и стеклами, чтобы протереть их — они страшно отпотевали изнутри из-за поднимавшегося вверх дыхания (проклятый намордник не позволял мне дышать прямо, как все люди) — и продолжала говорить, говорить, говорить... вставляя в почти безупречную, по причине концентрации интеллекта, англоязычную речь такие термины, как 'suka, blyad, nahui' — потому что без них было совершенно невозможно ни протереть очки марлевой повязкой, ни удержать их на носу, когда они падали, роняя стёкла, ни заложить за ухо челку, перманентно занавешивающую мне глаза до самого подбородка.

Остановил меня американец, сидящий посредине. Он прекрасно говорил по-русски, потому что был русским: спустя пару месяцев я случайно встретилась с ним в супермаркете возле кассы и чуть не сбежала из магазина с корзиной неоплаченного товара. Он сделал вид, что не узнал меня, хотя, возможно, так оно и было: всё-таки основную часть своей жизни я выгляжу

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату