стали добычей кочевников. Когда намдалени, один за другим, проходили мимо Скавра, глаза их были пустыми и равнодушными.

Вот он, вкус победы. Марк чувствовал себя кем-то вроде пожарника Красса — тот тоже умел извлекать сверхдоходы из чужих несчастий, скупая по дешевке сгоревшие дома.

Взгляд поневоле задерживался то на одной, то на другой необычной фигуре.

Метрикий Зигабен сохранил щегольские черные усики, но выражение полного отчаяния, застывшее на его лице, выделяло несчастного узурпатора даже в этом море страдания. Он не поднял головы, когда Скавр окликнул его.

За Зигабеном ступал Дракс. Короткая бородка барона порыжела, словно была выпачкана в крови, левая рука обмотана грязной тряпкой. Дракс встретился со Скавром глазами. Взгляд побежденного был почти безжизненным.

Среди ковылявших пленников резко выделялся старый вояка Файярд, который служил когда-то под началом Хемонда. Он шагал прямо и ровно и отдал трибуну четкий салют, сопроводив его пожатием плеч, как бы желая сказать: “Знал я, что мы снова встретимся, да только вот не ведал, что при таких поганых обстоятельствах… ” Каким-то образом этому человеку удалось оставаться истинным воином — что бы ни ждало его впереди, он держался молодцом.

Сотэрик будто шест проглотил. Йездам не удалось выбить из него упрямства и жесткости, которые поразили Марка еще в первую их встречу. Борода и оборванный вид добавили ему возраста — Сотэрик выглядел намного старше своих неполных лет. Брат Хелвис пронзил Скавра яростным взглядом. Сам отнюдь не мягкий человек, он не ожидал сочувствия по отношению к себе.

— Предатель! — выкрикнул он. Трибун ни секунды не сомневался в том, что брат Хелвис считает легионеров отступниками.

Странное слово в устах Сотэрика — особенно после битвы при Сангарии. Но брат Хелвис был воистину преисполнен уверенности в своей непогрешимости. Чувство собственной правоты ослепляло его. Кое-что из этого было и в Хелвис. Но, к счастью, не так уж много, подумал Марк с благодарностью.

— Стипий, — обратился трибун к жрецу-целителю, — прошу тебя, сделай для них все возможное.

Не все раны были получены островитянами на поле боя. То и дело Марк видел следы от ударов бича, раскаленного железа — йезды все-таки пытали некоторых пленников.

— Не слишком ли много ты от меня хочешь? — заворчал жрец. Сейчас его тон странным образом напомнил Скавру обычное ворчание Горгида. — Многих я вылечить не смогу. Раны воспалились… К тому же они наши враги и еретики…

— Было время, когда они сражались за Империю, — напомнил Марк. — Многие сделают это снова — с твоей помощью.

Стипий оскалился. Скавр уже приготовился вступить в долгий спор, но тут жрец повернулся к нему спиной и, расталкивая легионеров Блеза, поспешил к раненым намдалени.

Гай Филипп изо всех сил прятал улыбку.

— Что это с ним? Неужто ему всегда надо порычать на здоровых, прежде чем накинуться на больных?

— Ты и сам, как я погляжу, веселый собеседник. Пусть боги помогут легионеру, который попался тебе под руку в дурную минуту, — усмехнулся Скавр.

День уже клонился к вечеру, когда легионеры и их пленники подходили к Гарсавре. Скавр нарочно провел их мимо намдаленской крепости как живую угрозу. Он желал намекнуть защитникам последнего оборонительного рубежа намдалени, что эти пленные могут стать, в случае чего, заложниками римлян.

Однако расчет Марка не оправдался. При виде крепости пленные испустили вопль радости. Со стены понеслись ответные крики. Сотэрик бросил на Марка торжествующий взгляд.

Раздраженный, трибун провел отряд по центральной улице Гарсавры к рыночной площади, желая устроить зрелище для горожан. Но и это решение было не слишком удачным. Гарсавране любили подобные зрелища куда меньше, нежели избалованные столичные жители. Улицы были полупустыми. Отряд шагал мимо общественных бань, мимо резиденции местного прелата, к кирпичному зданию, выкрашенному в желтый цвет и увенчанному золотым куполом, — оно было не менее внушительным, чем губернаторский дворец. Стук подбитых гвоздями сапог по каменной мостовой почти заглушался аплодисментами — немногочисленные прохожие рукоплескали пленным. Большинство же горожан вообще усиленно не обращало внимания на весь этот парад.

Но всеобщее “безразличие” отнюдь не означало, что гарсавране не заметили прибытия пленников- намдалени. Город начал тяжело дышать, как человек, наевшийся волчьих ягод. То и дело на улицах вспыхивали короткие схватки.

Одна группа воинственно настроенных горожан пыталась тут же, на месте, растерзать пленных мятежников. Марк не без отвращения обнаружил среди возмущенных патриотов не только тех, кто ненавидел намдалени открыто и с самого начала, но и тех, кто сотрудничал с ними, пока те удерживали Гарсавру. Видимо, последние желали убрать свидетелей своего предательства.

— Они, похоже, были бы рады лизать сапоги самому Явлаку, — заметил трибун.

— А мы на что? — резонно возразил Гай Филипп. — Мы здесь как раз и нужны для того, чтобы у них не появилось такой возможности.

Старший центурион обладал достаточным запасом цинизма, чтобы не огорчаться при виде человеческой низости.

Но если половина горожан рвалась поджарить намдалени на медленном огне, то другая половина столь же яростно мечтала освободить их и вновь зажечь пламя мятежа.

Марк уже начал подумывать о том, чтобы покончить с проклятой крепостью намдалени — сколько бы человек ни пришлось положить под ее стенами. Он был уверен, что время от времени люди из этого укрепления проникают в город. У Гарсавры не было стен, а у Марка недоставало людей, чтобы перекрыть лазутчикам кислород. Да и далеко не все горожане поддерживали римлян. Присутствие в городе большого количества намдалени постоянно напоминало теперь Гарсавре об их кратком правлении. Казалось, каждый третий дом украсился надписью углем: “Дракс — защитник”.

Трибун спешил подготовить пленников для скорейшей отправки на восток. Пока они были больны и истощены, это было бессмысленно — многие погибли бы по дороге. Марк справедливо полагал, что, как только основная масса пленных покинет Гарсавру, беспорядки поутихнут.

При этом Марк намеревался продемонстрировать горожанам, что сами островитяне склоняются перед властью Империи. На эту мысль его навели некоторые римские и видессианские традиции. Скавр замыслил впечатляющую церемонию.

На рыночной площади он установил два римских копья, соединил с ними третье, создав таким образом ворота. Верхняя перекладина лежала чуть ниже человеческого роста. На этом сооружении он установил портрет Туризина Гавра. Затем собрал всех пленников-намдалени, за исключением Дракса, его старших командиров и несчастного Метрикия Зигабена, и выстроил их перед изображением Императора. Легионеры с обнаженными мечами и хатриши с луками наготове стояли между колонной пленных и горожанами, наблюдавшими со стороны.

— Как вы наклоняете голову, проходя под этим ярмом, — сказал Скавр пленным (и горожанам!), — так вы склонитесь перед законным Автократором Видессиан, Туризином Гавром!

Один за другим намдалени наклонялись перед римским копьем, на котором стояло изображение Императора. Когда они появлялись на другой стороне “ворот”, Стипий приводил их к присяге. Островитяне произносили проклятие на себя, свою семью и род, которое постигнет их, если они вновь поднимут оружие на Империю или допустят, чтобы это сделали другие. И один за другим намдалени громко, отчетливо произносили: “… И на это мы ставим свои души”.

Жрец злобно смотрел на каждого еретика, однако молчал. Марк был доволен. Люди Княжества будут держаться клятвы, данной согласно их собственным обычаям. Если бы они клялись теми словами, к которым вынудили их имперцы, они могли бы счесть себя вправе объявить впоследствии такую клятву недействительной.

Обряд покорности прошли уже две трети пленных, когда Стипий вдруг качнулся посреди присяги и