Скаурус моргнул: Сотэрик всегда спрашивал так, чтобы можно было ответить только «да». Длинный гордый нос намдалени напоминал о его видессианских предках, но в остальном он очень походил на свою сестру.

Туризин посмотрел на Сотэрика, перевел взгляд на трибуна и снова уставился на намдалени. Марк сжал губы — он знал, что Император все еще подозрительно относится к дружеским и кровным связям, существующим между островитянами и римлянами.

— Возможны и другие варианты. — Гаврас прямо взглянул на трибуна. — Что скажешь ты? Пока что я не слышал от тебя ни слова.

Трибун был рад, что ему удалось ответить спокойно.

— Корабли нам необходимы, но, где их достать, я не знаю. Мы, римляне, всегда лучше сражались на суше, чем на море. Высади меня на другом берегу Бычьего Брода, и, клянусь, ты услышишь обо мне.

Туризин мрачно улыбнулся:

— Охотно верю. В тот день, когда ты не скажешь того, что думаешь, я начну подозревать тебя. Молодец, что молчал. Лучше уж молчать, чем. молоть ерунду, когда сказать нечего.

Марк кивнул, соглашаясь с приговором Императора, и неожиданно для самого себя произнес:

— Когда-то мы вели войну со страной, которая называлась Карфаген. У нее был сильный флот, в то время как у нас не было никакого. Мы изучили выброшенный на берег карфагенский корабль и построили такой же. Очень скоро Рим стал сражаться с Карфагеном на море. Почему бы и нам не построить флот?

Эта мысль не приходила в голову Гаврасу — он рассчитывал только на уже существующие корабли. Марк подумал, что морщины вокруг его рта год назад были менее резкими. Наконец Император спросил:

— Сколько времени потребовалось вам на то, чтобы построить свои корабли?

— Историки пишут, что первый корабль строили шестьдесят дней.

— Слишком долго, слишком долго, — пробормотал Туризин, обращаясь больше к себе самому, чем к своим офицерам. — Я не могу терять и дня. Один Фос знает, что творят у нас за спиной казды.

— Не только один Фос знает это, — сказал Сотэрик, но так глухо, что Гаврас не расслышал его слов.

Новости, принесенные намдалени из путешествия по Империи, были невеселыми. Они не слишком любили Туризина Гавраса, но предпочитали, чтобы он скорее выиграл гражданскую войну — тогда у них появится надежда вернуть занятые врагом западные провинции.

Император наполнил свою кружку вином из красивого серебряного с позолотой кувшина, принадлежавшего бывшему губернатору. Гаврас плюнул на темный пол в знак презрения к Скотосу и его злу, затем поднял глаза и руки вверх и помолился Фосу. Этот ритуал при питье вина Скаурус видел в первый день их прибытия в Империю и сейчас с некоторым удивлением осознал, что молитва ему понятна. Горгидас был прав: постепенно Видессос накладывает на него свой отпечаток.

В получасе верховой езды от пригорода, который видессиане называли просто «Напротив», цитрусовые плантации спускались прямо к морю, оставляя у воды лишь тонкую полоску песка. Скаурус привязал свою лошадь у небольшого лимонного дерева и тихонько выругался, уколов в темноте руку о жесткие шипы. Близилась полночь, и луна не светила. Люди, спрыгивавшие с лошадей рядом с римлянином, были едва различимы под странным звездным небом Видессоса. Свет, исходящий от великого города, раскинувшегося на восточном берегу пролива, был бы очень кстати, но его почти полностью закрывал силуэт военной галеры.

— Чума на эти стремена, — пробормотал по-латыни Гай Филипп, слезая с коня. — Я знал, что забуду об этих проклятых штуках.

— Тихо там, — сказал Туризин Гаврас, подходя к песчаному пляжу.

Разглядеть следовавших за ним людей было трудно, в глаза бросались бритая голова и толстая фигура Нейпоса. Хромающего Ономагулоса тоже было нетрудно узнать, но большинство офицеров были высокого роста и в темноте не отличались друг от друга.

Гаврас вытащил из-под плаща потайной фонарь и трижды просигналил им. Рядом затрещал сверчок, и это было так похоже на ответный сигнал, что люди вздрогнули и засмеялись быстрым, нервным, почти беззвучным смехом. Но Туризин ждал другого ответа.

— Нас здесь слишком много, — беспокойно сказал Ономагулос и спустя несколько секунд добавил: — Твой драгоценный друг давно уже удрал.

— Тсс, — сказал Гаврас, сделав движение, почти незаметное в темноте.

На корме неподвижной галеры дважды мелькнул огонек. Туризин удовлетворенно хмыкнул и в свою очередь два раза приоткрыл фонарь. В течение нескольких секунд все было тихо, затем Марк услышал плеск воды — похоже, с галеры спустили лодку. Рука трибуна сжала рукоять меча, и он вспомнил слова о «других вариантах», произнесенные Императором неделю назад. Эта операция казалась Скаурусу самоубийственно глупой, если адмирал, находящийся на борту этой галеры (дрангариос флота, таково было его полное звание), выберет предательство и высадится на берег со своими матросами, борьба с Ортайясом окончится очень скоро. Туризин только посмеялся над его опасениями.

— Ты не знаешь барона Леймокера, потому и порешь такую чушь. Если он обещал нам безопасность, значит, беспокоиться не о чем. Этот человек никогда не лжет.

Лодка вышла из тени, и Скаурус убедился, что Гаврас был прав — в ней сидело всего три человека: двое гребцов и, вероятно, сам адмирал — дрангариос флота. Лодка двигалась быстро и бесшумно, зеленовато-голубое свечение вспыхивало при каждом ударе весел.

Наконец киль мягко зашуршал по песку, матросы выскочили на берег и втянули лодку на пляж. Леймокер прыгнул на песок и широкими шагами направился к группе людей, ожидавших его у деревьев. Был ли адмирал удачлив, или зрение не изменяло ему даже ночью, но как бы то ни было, Императора он узнал сразу.

— Здравствуй, Туризин, — Леймокер энергично пожал руку Гаврасу. — Эти ночные вылазки — дело темное и совсем мне не по душе.

Голос у него был глубоким и хриплым, огрубевшим от многолетних скитаний по морям, во время которых адмиралу приходилось перекрикивать шум ветра и волн. Даже услышав этот голос впервые, Марк понял, почему Туризин Гаврас доверял его обладателю. Представить себе этого человека предателем было просто невозможно.

— Да, дело темное, — согласился Гаврас. — Но оно может привести нас к свету. Помоги нам перебраться через Бычий Брод и вышвырнуть из города этого дурака Ортайяса и его паучьего дядю. Во имя Фоса, друг, за полгода ты мог насмотреться, как они управляют государством. Они не умеют даже чистить красные сапоги императора, не говоря уже о том, чтобы носить их.

Тарон Леймокер задумчиво вздохнул.

— Я присягал Ортайясу Сфранцезу, когда было еще неизвестно, жив ты или умер. Лед Скотоса — последнее прибежище для тех, кто нарушает клятву.

— Неужели ты будешь сидеть и ждать, пока Империя развалится из-за твоего дурацкого понятия о чести и благородстве? — возразил Туризин. Иногда Император выражался совсем как Сотэрик, но Скаурус видел, что с Леймокером он взял верный тон.

— Почему бы тебе не действовать вместе с ними, а не против них? — ответил Леймокер. — Они дружественно предлагают тебе титул, который ты носил при своем брате, пусть Фос освещает его душу! Они ясно выразили желание скрепить дружбу любой клятвой, какую ты пожелаешь.

— Если бы это было возможно, то я сказал бы им, что ценю клятвы Сфранцеза меньше, чем отчеканенные им монеты.

Фраза достигла цели — Леймокер засмеялся, прежде чем успел спохватиться. И все же мнения своего он не изменил.

— Ты стал недоверчив, — сказал он. — Однако помни, что ты и Сфранцез связаны родством из-за брака Алипии. Одно это удержит их от нарушения клятвы. Вдвойне проклят тот, кто идет против родственников.

— Ты честный и благородный человек, Тарон, — с сожалением сказал Туризин. — В тебе нет зла, и ты не можешь видеть его в других.

Дрангариос отвесил поклон.

— Возможно, но я должен действовать согласно своим понятиям о чести и правде. Когда мы встретимся