Кристина, своим тоном давая понять, что она не из таких. — А мне лично деньги вообще ни к чему, я бы хотела жить одна, в простенькой квартирке. В сущности, мне почти ничего не надо.
— Ну что ты, девочка моя! — воскликнула ее мать. — Как можно о таком мечтать?
— Если вы этого действительно хотите, я в состоянии обеспечить вас самым минимумом, — с неловким смешком сказал Сэм, обращаясь к Кристине. — Вам всего лишь надо выйти за меня замуж.
— Глупая шутка, — резко оборвала его Карен.
Между тем совсем стемнело, и Моника, улучив момент, выбралась из-за столика и, никем не замеченная, спустилась к автомобильной стоянке. Щеки ее горели, руки дрожали так, что она не сразу решилась включить зажигание. Какой стыд! Она и раньше подозревала, что о ней отзываются не самым лестным образом, но чтобы так! Это просто не укладывалось в голове. И все это слышал Энтони! Можно представить, какое у него сложится впечатление.
Моника попыталась успокоиться, но гнев и обида выплескивали через край. Сейчас она ненавидела этот город, и людей, в нем живущих, и эту проклятую виллу, названную, словно в насмешку, «Звездой любви», и даже Грегори, из-за которого, собственно, все и случилось. Жизнь казалась ненужной, нестерпимой, и невозможно было вдохнуть, а от одной мысли, что завтра будет новый день, в глазах темнело от тоски и страха.
По ветровому стеклу проносились блики от фар пролетающих мимо машин. Ветер усиливался, пригибая к земле ветви деревьев, а небо затянули фиолетовые тяжелые тучи. И Моника подумала, что есть только одно место, куда она сейчас может поехать, — не домой, нет, а туда, где сохранились хотя бы тени прошлого счастья.
На подъезде к вилле Моника выключила ближний свет — на всякий случай, хоть никого там не должно было быть. Она вышла из машины и медленно подошла к воротам, темнота обступила ее со всех сторон, слышался только шум ветвей. Она достала из сумочки ключи, которые всегда возила с собой как некий талисман.
Знакомый легкий скрип приветствовал ее. Тропинка тоже терялась во мраке, но Моника и без освещения нашла бы дорогу: ее ноги помнили каждый миллиметр этой земли. Она дошла до виллы — ничего здесь не изменилось. Дом белел стенами, и лишь черные провалы окон выделялись на этой смутной белизне.
Поднявшись на крыльцо, она открыла входную дверь и проскользнула в дом, не зажигая свет, тем более что электричество, наверное, отключили. Ощупью добравшись до гостиной, Моника нашла в буфете свечи и, осторожно шагая, приблизилась к двери, ведущей во внутренний дворик.
Фонтан, конечно, молчал, не струилась по плиткам вода, выливаясь из позолоченного кувшина, и не блестели брошенные когда-то на дно монетки. Да и были ли они там? Моника зажгла свечу — слабый огонек все равно никто не увидел бы снаружи. Достала из-под навеса плетеное кресло-качалку и устроилась в нем, поджав ноги.
Стены защищали от ветра, ночь была теплая и влажная. Наверное, собиралась гроза, потому что где-то вдалеке слышались глухие раскаты грома, а на сумрачном небе вспыхивали иногда бледные отсветы молнии. Когда-то Моника панически боялась буйства стихий, но теперь ей было безразлично: так неизлечимо больному человеку нет дела до пустякового насморка.
Как давно она не приезжала сюда и как, оказывается, соскучилась по этому дому, скрытому сейчас тьмой. Ах, какое было счастье... И ужасна мысль, что ничего никогда не повторится, потому что мгновения пролетают бесследно и все, что остается, — это льдинки боли или искорки радости, и воспоминания, чуть горчащие, терзающие душу...
5
Свой двадцать четвертый день рождения Моника встречала в одиночестве. Праздник — нельзя сказать, что слишком радостный, — пришелся на воскресенье. И она совершенно не представляла, чем себя занять. Можно было, конечно, нарядиться и отправиться в ресторан, но что за удовольствие пировать без компании? Можно было поехать к Майклу, он приглашал, но это означало бы только новое выяснение отношений и никакой радости.
После выпускного бала, где он все-таки разглядел наконец ее расцветшую красоту и влюбленность, Майкл стал замкнутым и молчаливым. Возможно, Джордж, что-то заподозрив, поговорил с ним и сказал то же, что и Монике, — им не быть вместе, пока он жив. Во всяком случае, общение сводных брата и сестры свелось до минимума — пожелание доброго утра и спокойной ночи, мимолетная улыбка при встрече.
А Моника ведь была уверена, что ей удалось разбить лед в их отношениях. Танцуя, Майкл обнимал ее как женщину. И были потом поцелуи — первые в жизни... и пугающее, но сладкое ощущение пульсирующей теплоты в груди, когда рука Майкла скользнула по ее бедру и задержалась там на секунду.
Они вернулись домой только под утро, тихонько открыли дверь и проскользнули в дом. Моника втайне надеялась, что Майкл поднимется к ней в комнату, и боялась этого до дрожи. Но ничего не случилось: он просто чмокнул ее в щеку. Растерянная и недоумевающая, она долго стояла перед зеркалом, разглядывая свое отражение. И пальцами касалась губ, горевших от поцелуев.
И больше ничего. А потом заболела мама. Врачи не могли понять причину страшных головных болей, которые не ослабевали даже под воздействием морфия. За короткий, заполненный тихими хриплыми стонами месяц Джулия буквально истончилась, словно пышная роза, спрятанная между страницами книги и высохшая, увядшая, потерявшая все свои яркие краски.
Джордж не находил себе места, но ничем не мог помочь — его любимая медленно угасала. И однажды утром он, пошатываясь, вошел в комнату Моники, и она по его осунувшемуся, сразу постаревшему лицу все поняла без слов. Он не намного пережил Джулию. И, кажется, покинул этот мир с облегчением, надеясь вновь воссоединиться со своей возлюбленной уже на небесах, где ничто не сможет их разлучить.
Майкл и Моника, подавленные общим горем, остались одни в трехэтажном особняке. Они слонялись по комнатам, не зная, чем заняться, вечерами подолгу сидели в гостиной, молча перебирая и передавая друг другу фотографии, на которых запечатлено было прошлое счастье двух уже немолодых людей. Вот Джордж и Джулия на яхте, оба в белоснежных костюмах, загорелые, смеющиеся, с бокалами в руках. Вот они загорают в саду — солнечные блики на обнаженных плечах, полосатые шезлонги, кусты ярко-красных пионов. А это — светская вечеринка, и свет играет на бриллиантовом колье Джулии, подаренном Джорджем в день свадьбы.
Только теперь, потеряв родителей, Майкл и Моника начали понимать, что слишком часто были к ним несправедливы, а иногда и жестоки. Это старая истина — мы не ценим того, что имеем. Сколько раз в начале совместной жизни они своими глупыми ссорами доводили Джулию, пытавшуюся помирить их, до слез. И она ведь ни о чем не рассказывала Джорджу, хранила все в себе.
Однажды осенним ветреным вечером, когда печаль стала совершенно нестерпимой, Майкл сказал:
— Хватит, так больше нельзя. Жизнь ведь продолжается, как ни цинично это звучит.
Моника подняла на него заплаканные глаза, не понимая, к чему он клонит.
— Думаю, им было бы не слишком радостно видеть, как мы тут зарастаем паутиной. — Он решительно встал, задул свечи и зажег яркий верхний свет. — Давай-ка займемся уборкой, хватит предаваться грусти.
— Зачем? — равнодушно спросила Моника. — Мне ничего не хочется.
— Затем, что мы превратили дом в свинарник. Поднимайся!
— Можно вызвать миссис Перкинс, она все сделает.
— Я не могу ждать до завтра.
Майклу были присущи такие порывистые жесты. И когда его обуревала жажда деятельности, противиться ему было почти невозможно. Моника нехотя встала, потянулась, чувствуя, что мурашки бегут по коже.
