— Я тоже не шучу.

— Как понять ваши слова?

— Мы нашли прямую и можем выйти на Эльгу кратчайшим путем.

— Что за прямая, Давлетов? Откуда она взялась?

— На карте распадок не просматривается. Но старший лейтенант Савин прошел по нему. Распадок подходит по всем параметрам.

— Сомнительно это все и скоропалительно, И вообще, я вас не узнаю, Халиул Давлетович.

Опять на том конце провода возникла пауза, и у Давлетова появилось такое же ощущение, как много лет назад, когда он строил свой злополучный мост и шел утром на объект с желанием удивить, сказать о себе вслух, громко, чтобы все почувствовали, что он что-то стоит и что-то значит. И сразу в нем что-то тоненько заныло, рождая неуверенность и плохое предчувствие. Телефонное молчание начало давить на него. И он не выдержал, произнес:

— Прошу вашей санкции на мое решение.

— Никакой санкции не будет. Вы — руководитель, вы и решайте. И отвечаете вы. Гипротранс поставили в известность?

— Никак нет.

— Вдвойне легкомысленно поступили.

— Я только что собирался звонить...

— Не надо никуда звонить. Здесь находится автор проекта. Уже собирается улетать. Я сообщу ему. И имейте в виду, полугодовой план за вами. С вас его никто не снимет, — не прощаясь, положил трубку.

Давлетов, наверное, впервые почувствовал, что в кабинете жарко. Он никогда не открывал форточки, и его стараниями теплотрассу утеплили сверх всякой меры. В других бамовских поселках было известно, что здесь самые теплые дома. И все, кто жил в них, тоже это знали и с гордостью говорили об этом. Только никто не связывал зимнее тепло с фамилией Давлетова, думали, так оно и положено, думали, повезло. Просто Давлетов намерзся за свою долгую службу. Бывало, что всей семьей укладывались на ночь на одну кровать, в шубах, в шапках и валенках, укрываясь двумя ватными одеялами. Это когда теплотрассу сдавали с браком, и она выходила из строя, не выдержав сибирских холодов. И для себя он решил когда-то, что тепло на северных стройках — это все. Скрепя сердце и с полным сознанием своей правоты подписал акт на списание пришедшего в негодность утеплителя, хотя он пошел на двойную обкладку теплотрассы.

Давлетов распахнул форточку и встал перед нею, вдыхая морозный воздух. Почувствовал себя разбитым и уставшим. Присесть бы, отдохнуть бы — некогда и некуда. Будто свернул на незнакомую тропу, чтобы сократить путь. А она оказалась на плывуне — зыбкой и ненадежной. Ходят по ней, конечно. Но ведь бывает, что и проваливаются.

Он не понял, как отнесся Мытюрин к его решению. Раньше всегда было проще: дают команды — выполняет. И сам того же требовал от подчиненных. Только с Савиным не получалось. Чуть ли не с первого дня учуял он внутреннее сопротивление в нем, скрытое несогласие с тем, что говорил Давлетов, хотя и не выраженное поначалу внешне. И чувствовал, что это — до поры до времени, что выскажется Савин наособицу, как поднакопит убежденности. Так и случилось, когда он впервые выехал на трассу к Коротееву.

Все в жизни завязано, затянуто в один узел. Может, и Коротеев был прав в чем-то. Кому-то надо было на первых порах показать потолок, осветить его, как маяком, чтобы потянулись на этот свет другие... Думая так, Давлетов оправдывал себя, потому что знал: по большому счету не прав. А к Савину притерпелся. Даже стал ждать от него чего-то непривычного, смирившись с этим, потому как решил, что у него светлая голова. И вот сам сейчас разговаривал с Мытюриным так же, как и Савин с ним, с Давлетовым. Вроде бы тоже превратился в такого же мальчишку без оглядки, лишенного каких-либо житейских соображений. Разговаривал, переламывая себя, вопреки себе и с загадом наперед.

И Коротеев, и Синицын сегодня бездельничали. В этом сказалась половинчатость решения Давлетова. Только в ходе разговора с Мытюриным он понял, как надо было поступить: Синицыну начинать отсыпку немедленно, а Коротееву выходить на Эльгу и не мешкая разворачивать работы, чтобы идти навстречу Синицыну.

Давлетов снял телефонную трубку, связывающую его с радиостанцией. Услышал:

— У аппарата прапорщик Волк.

Давлетов представил цыганистого чернокучерявого Волка, расторопного и нахального, умеющего не только петь и играть на гитаре, но и сутками работать. Представил и сказал:

— Я иду к вам. На связь Коротеева и Синицына. Срочно!

— Будет сделано! — весело ответил прапорщик, и Давлетов точно знал, что с тем и другим связь будет обязательно, в противном случае Волк стал бы Красной^-Шапочкой.

Как и было заказано, первым в эфире появился Коротеев.

Давлетов сухо и четко объяснил ему:

— Заканчивайте ремонт. Бригаду, которую выбросили в сторону Юмурчена, снимите. Перебазируйте на Эльгу. Квадрат сорок девять. Пункт — зимовье охотника.

— Товарищ подполковник! — пророкотал Коротеев. — Я шел...

— Выполняйте, товарищ Коротеев!

— Есть!

Синицын в ответ на распоряжение начать отсыпку земляного полотна в сторону Эльги сказал:

— Я уже начал готовить подъездные пути к карьеру.

— Очень хорошо, товарищ Синицын. Геодезисты вернулись?

— Вернулся один Богатырев.

— Что случилось?

— Полный порядок. Его командир прислал, чтобы доложить об этом. Ставят пикеты.

— Хорошо.

— Получили «добро», товарищ подполковник?

Давлетов уловил в голосе Синицына неофициальную нотку, непривычную в их разговорах. Это приятно пощекотало его, и он сам почувствовал расположение к Синицыну, про которого уже давно решил, что он мужик — себе на уме. И вроде бы приблизился к нему, разгадав в нем единомышленника. Ответил приязненно, без обычной сухости:

— А разве вам, товарищ Синицын, мало моего «добро»?

— Вполне достаточно, Халиул Давлетович.

И по отчеству, как помнил подполковник, тот назвал его впервые. И словно снял этим часть тяжелой ноши с его души.

— С богом! Так говорили в старину, — несвойственно для себя закончил разговор Давлетов. И услышал тоже несвойственное Синицыну «спасибо». И снова — «Халиул Давлетович».

Некоторое время он постоял у открытой форточки. Сквозь припорошенное стекло был виден деревянный короб теплотрассы, дощатый забор, воздвигнутый по его приказу, чтобы военный городок имел надлежащий вид; кусочек здания, в котором помещались библиотека и книжный магазин. А за всем этим темнела Соболиная сопка; багульниковые и шиповниковые заросли на ее склонах, узорные и недвижимые, дышали покоем и вечностью. Давлетов вдруг поразился сам себе: как это он хотел свести такую красоту? Разве можно убрать по своему хотению то, что природа предназначила человеку? Можно-то можно. Все можно. А потом кто-то с честными глазами спросит: зачем? Райхан тогда тоже спросила: «Зачем?» Сказала: «Ты с ума сошел!»

Он отошел от окна, сел в кресло, оглядел аккуратно прибранный, без единой соринки стол, уставленную аппаратами телефонную тумбу. «Позови ко мне Савина, телефон!»

В кабинете было тихо и тепло. Пустые стулья выстроились у стены в ряд, как солдаты. За стеклянными дверцами шкафа алели обложками три Диплома, знак признания заслуг коллектива на разных этапах шестилетнего строительства. Во всю стену висела схема трассы. Пунктирной линией на ней был обозначен участок, который предстояло пройти в этом году. Она обрывалась на берегу Юмурчена злосчастной рваной подковой, там, где сейчас находились все мысли Давлетова. «Хочу поговорить с Савиным, телефон!»

Но видеть Савина Давлетов не желал. Незваным гостем забрался тот в его душу, а незваный гость...