совершила, за которое душу выбивают? Теперь уж ничего не видно, это рентген нужен, да еще Тейтум нет-нет и напомнит холодно прозвенит — 'Я ж тебе говорила…'.

Такие уроки все повторяются — словами, мордобоем, болью, сначала взрослые, потом — уже Тейтум.

Просыпаешься. А вода в ванне — ледяная, колодезная. ДЛЯ ТЕБЯ. А потом дисциплина! — на час во двор, на зарядку, а на дворе — заснеженные деревья, а на тебе — летние, спортивные, тоненькие шмотки. Ты от холода как камень, а в ушах — непрестанные поучения Тейтум, а для нее — нипочем вчерашний — для здоровья! — ужин по-спартански. Бросают, как в волейболе, куски еды из холодильника. Что поймаешь, то твое. Что проглотишь, то и о'кей. Пока не надоест взрослым сволочам. Пока остатки не выкинут.

Вот тогда — впервые — возникла Тина. Маленькая, непривычная к пустоте в желудке. Заплакала, закричала, зашлась в детском бешенстве, выругалась, топнула ножкой. Жуткая сценка для взрослых глаз. Задействовали сильные руки, заперли тебя — кричи не кричи — в гардеробе, захлопнулась дверь, щелкнула задвижка. Слышишь, милая, их хихиканье с другой стороны? 'Здоровье-и-дисциплина'. Тейтум говорит с Тиной, как мать — с непослушной дочуркой. 'Полагаю, родненькая, что это — хороший урок. Плохая, плохая девочка, плохих девочек наказывают. Рано или поздно. Всегда. Мамочке и Бо не нравится, когда девочка не слушается. — Она выжидает, пока сказанное дойдет до цели. — Это Джейни тебя заставила, точно? Точно. Она, и всегда она. Ничто ее ничему не учит — но, может, хоть теперь она поймет? Джейни, а, Джейни?'

Джейни, отведи глаза от темноты. От мокрого, сырого пола гардероба. От двери — запертой на задвижку. Вспомни, Джейни…

Тина скулит: 'Ну, пожалуйста, я буду хорошей. Обещаю, буду. Джейни, не надо так больше, Джейни, прошу, ну, у-мо-ляяяю'. — И скулеж резко обрывается.

'Дьявол. — Бетти упирает кулаки в бедра. — Да что ж это такое, только я отвернусь — и тут ровно бомба взрывается'. И она обдает комнату мученическим взглядом и оборачивается в поисках заботы — и швабры. Швабра яростно мечется по полу, аж свист идет, ветер перекрывает. Бетти подходит к разбитому окну, с отвращением смотрит на серое небо. 'Мерзость эта зима, правда? Ботинки грязные, что ни надень — сыро, холодно, а ты — в доме, запертая со стаей этих садистов. Им никогда не угодишь, хоть в лепешку разбейся. Все видят, все замечают, на мой вкус — так даже и то, чего нет вовсе. Хотя… как ни крути, крыша над головой. — Голос ее понижается до шепота. — Больше-то податься некуда'. Швабра с мокрым всхлипом забирается под стол. 'Все равно — ненавижу'. Она снова пробует отмыть пол, бросает последний взгляд в окно, и — с новыми силами за работу. Глаза ее расширяются — заметила пятна крови в углу, швабра хлестнула по линолеуму. Губы раздвинулись в усмешечке. 'Я тебе обещала секрет сохранить? Забудь, лапочка, уж коли узнаю я обо всем последней, так хоть заложу — первой'. Лицо Бетти вдруг становится мягким, голос — просительным. 'Да я ж не со злости, просто деваться больше некуда'.

Всплывает Тейтум, улыбается всезнающе: 'Что заслужила — то и получила. Так оно со скверными девчонками и бывает. Протяни-ка руку!' И Тейтум отбрасывает швабру, на четвереньках лезет под стол, ищет упавший нож.

Джейни поднялась. Положила нож на скатерть, медленно, аккуратно, кровь засохшая и пыль, облепившие лезвие, — ну точь-в-точь глазурь на шоколадном пироге. Дикая злость волной прокатилась по спине, захлестнула, взорвалась в голове. Тейтум, стерва, да кем ты себя вообразила — грозишь, наказываешь?! Не тебе решать! И уж точно не Бетти ее закладывать! Если уж на то пошло, не их собачье дело — что она делает, чего не делает. А уж коли посмели влезть, посмели вмешаться в то, на что она полное право имеет, — ладно, она это прекратит, сумеет их остановить.

Замешательство. Заминка. Поняли, что она задумала. Считают, смогут дать сдачи, взять над ней верх. Они. Все вместе. Она смаргивает слезы, старается собраться с мыслями. Мысли путаются, мелькают обрывочно, пол из-под ног вышибают. И она, яростно замотав головой, загоняет их обратно, вглубь, во тьму, в туман.

Наказать бы тебя как следует!..

Да ладно тебе, сказала же, я приберу…

Дрянная девчонка, Джейни, ох и дрянная…

А кто ж тогда у тебя в комнате убираться будет?..

Нож, Джейни. Отдай нож.

Она тянется к ножу, нож грязный, вытирает его как следует, прямо о платье, зеленое — силоновое — новое, поднимает на вытянутой руке, так, чтобы на лезвии свет заиграл. Глубоко вздыхает. Как-то резко успокаивается. Вот теперь поиграем в ее игру, по ее правилам. Она ЭТИХ не создавала — зато в силах прекратить их поганое существование. Всех их разом.

Ну, и кто ее остановит? Уж точно не та, последняя, не та, что трусит, прячется в самом дальнем уголке, старается стать маленькой, незаметной, почти невидимой.

И всего-то надо сделать — одно движение.

Вот так. Приставить нож к тощему животу.

Щекотно. Почти смешно. Почти.

На губах играет легкая улыбка — а потом накатывает темнота.

Кто-то стучит. Там. Сильно стучит, ломится в дом. Этот стук и привел ее малость в себя.

Они там спорят о чем-то между собой, дверь высадить пытаются, а дверь ничего, затрещала, но выдержала. Что они там кричат? Кого зовут? Топот ног — все дальше от двери, за угол, а, ну да — к черному ходу.

Живот. Больно. Очень больно, жжет, как огнем. Слезы текут, никак не останавливаются. Чуть приподнимает голову, смотрит на два растерзанных тела в луже крови под столом. 'Мам? Бо?' Пытается отползти — ох, нет, больно очень.

В разбитое окно просунулось лицо, следом — второе. Первый отскочил, вырвало его, второй заорал, стал звать на помощь.

Она всхлипывает, нет, никто уже не поможет, поздно помогать, поздно. 'Мама?' Всхлип становится воем, диким, истошным воплем страшного осознания, громче… и обрывается.

Новенькая, маленькая приподнимается неуверенно, с трудом сохраняя равновесие, садится, тянется к неподвижной, мертвой руке, словно в ладушки хочет поиграть, а с ней играть никто не хочет, и она надувает обиженно губы.

Они совсем холодные. Кто-то сделал так, что теперь холодно им.

— Я вот не знаю… — начал я.

— А чего тут знать? — спросил Коди.

Он вел машину — 'джип чероки' — и вел на всех четырех ведущих колесах. Нас уже полчаса мотало по грунтовой дороге через лес, темно было, как у черта в пузе, только фары светили, и я понятия не имел, как нам далеко еще ехать до места, которое должно было называться Затерянное Озеро.

— А если поломаемся? — спросил я.

— Не поломаемся, — ответил Коди.

— Машина грохочет, будто сейчас развалится.

— Да не будь ты таким нытиком! — бросил Руди с переднего сиденья.

Он был закадычным приятелем Коди. Вообще оба были классные ребята. И я был очень польщен, что они позвали меня с собой. Но при этом я, конечно, и нервничал. Может, они меня позвали потому, что в школе я был новичком и они хотели получше со мной познакомиться. А с другой стороны, может, они собирались меня это… сами понимаете.

То есть не в буквальном смысле. В них ничего не было ни капельки ненормального, и подружки были у обоих.

У Руди девушка была так себе. Алиса ее звали. Вид у нее был такой, будто взяли ее когда-то за голову и за ноги и растянули как следует, и она так и осталась длинной и тощей.