одиннадцатую тему — «Короли уходят, а народы остаются». Дело в том, что тема власти в последнее время волнует меня все больше и больше. Я живу в Лыкоморье, я люблю эту страну и хочу, чтобы с ней все было в порядке. А для того чтобы в государстве был порядок, ему нужна правильная власть.

Так. Теперь делаем паузу; точно рассчитанная тишина звенит, как струна на эльфийской арфе. А теперь вдох — и поехали дальше!

— В принципе, наверное, эту тему можно было бы рассмотреть с классических позиций. Вспомнить Леонидуса Великого, его отношение к роли личности в истории, привести это отношение как пример. Но да не обидится на меня жюри, ибо я считаю: интереснее выйдет немножко другой подход. Ибо король — это не просто человек. Древние считали, что правитель — это квинтэссенция народа, все лучшее, что в этом народе есть, чем этот народ предстоит перед богами. Правитель и народ очень крепко связаны друг с другом — если, оговорюсь, речь идет о правильном правителе.

Мрыс дерр гаст, жалко, что про волкодлаков известно так мало! Конунг Валери и ее странные взаимоотношения с собственными подданными — это был бы просто изумительный пример. Но не стоит говорить о том, что знаешь плохо; так, сейчас пауза снова закончится и, поехали дальше!

И погромче, Яльга, погромче!

— Великие художники уходят — их полотна остаются с нами. Умирают музыканты, но в мире звучит сыгранная ими музыка. Когда уходит правитель, он оставляет не просто народ. Он оставляет предмет своей долгой и тщательной работы — такой народ, каким он сам его сделал. И здесь, кстати, совершенно не имеет значения, делал ли этот правитель хоть что-нибудь вообще. Масштаб государства самое бездействие обращает во вполне себе ощутимое действие. Что правитель оставляет наследнику? Богатое, процветающее государство, рождающее воинов, мудрецов и поэтов, — или страну, изможденную голодом и войнами, разваливающуюся на составные части, страну, где дети, быть может, учатся стрелять прежде, чем читать?.. Согласитесь, оба исхода — это заслуга правителя…

Гном на портрете смотрел весьма одобрительно. Я сглотнула, перевела взгляд с него на аудиторию и продолжила, стараясь говорить по-прежнему ясно и четко:

— Я думаю, что беда многих стран — это люди, стоящие у власти, но совершенно к этой, власти не приспособленные. Таким нельзя управлять. Власть — это искусство, она подобна живописи, — но ответственность за нее столь велика, что не должно доверять эту кисть в неправильные руки. А тем, кто стоит у власти, кто находится у руля, — им стоит подумать, что именно они оставят после себя. Ибо последствия их правления придется расхлебывать поколениям. Вспомните Добрыню Державича, без сомнения великого государя, — разве мы идем сейчас не по пути, проложенному им?

Магичка в ромской юбке раскрыла было рот — явно чтобы напомнить мне о существовании регламента. Но мне осталось договорить буквально пару фраз — так что я повысила голос, не давая ей вклиниться в течение речи:

— И наверное, не столь важно, останется ли имя правителя у потомков на устах, будут ли в его честь нарекать детей и называть улицы. Потому что главное для властителя — это знать, что, уходя, ты оставляешь свою землю и свой народ сильными, едиными и счастливыми. Я сказала!

— Замечательно, замечательно… — Магичка в юбке указала мне на мою парту. — Садитесь, адептка, я только-только собиралась напомнить вам про регламент…

— Подождите, — спохватилась я. Сейчас, когда уже все было сказано, страх ушел, а осталось одно только разочарование — слишком уж быстро все закончилось! И я вспомнила то, о чем говорили в самом начале нашего турнира. — А как же вопросы? Может быть, у кого-нибудь они есть?

Вирра Джорджовна чуть поморщилась.

— Есть у кого-нибудь вопросы? — прохладно поинтересовалась она.

Адепты ответили неслитным отрицательным гулом.

— Как видите, вопросов нет. — Вирра Джорджовна чуть поджала губки. — Садитесь, адептка, не задерживайте турнир!

Я села, разочарованно теребя листочек с речью. Мрыс, ну почему ни у кого не было вопросов? Тема спорная, мы бы поговорили… у меня, пожалуй, нашлись бы даже сильные аргументы!

После меня говорить отправился незнакомый мне адепт — тощий, лохматый и в прямоугольных очках. Представился он быстро и как-то невразумительно, так что я не поняла, как именно его звали. Он говорил про любовь, но и это я поняла не сразу, с самого начала запутавшись в хитроумных терминах, которыми щедро сыпал начитанный адепт.

— Самая важная компонента любовного чувства, — вещал он, глядя поверх очков, — это достойные моральные качества объекта любви. Невозможно полюбить недостойного человека. Любовь есть настолько высокое, даже возвышенное — не побоюсь этого слова! — чувство, что оно требует глубокого отклика в сердце любимого существа. Без этого отклика, этого, не побоюсь этого слова, прямого контакта невозможны никакие любовные переживания!

«Не побоюсь этого слова, нарушение логики!» — моментально пронеслось в моей голове. Сколь бы малым ни был мой жизненный опыт, я все-таки успела уяснить, что для любви порой абсолютно не имеет значения, насколько высокими моральными качествами обладает ее… хм… объект. Можно любить честного человека — и лгуна; верного присяге — и предателя; настоящего гения — и спивающуюся бездарность. В том и состоит вся трагедия и вся радость любви — она совершенно не спрашивает, хочется ли тебе любить данного конкретного человека. Ну а отклик… отклик здесь тем более ни при чем. Разве не бывает любви без ответа?

Я покосилась на Полин — она млела, глядя на вещающего адепта сквозь опущенные ресницы. Само слово «любовь» завораживало алхимичку настолько, что ей уже было наплевать, о чем конкретно говорит оратор. Да, но я-то не Полин! Мне было интересно. Едва дождавшись, когда адепт закончит говорить, я подняла руку и пояснила, увидев недоуменный взгляд магички с челкой:

— У меня вопрос к выступающему. Можно его озвучить?

Магичка с челкой быстро покосилась на Вирру Джорджовну. Та кивнула, сжав губы в тонкую бледную черту.

— Я вас слушаю, — осчастливил меня адепт.

— Вы сказали, что, для того чтобы возникла любовь, необходимо, чтобы и любящий и любимый были по-настоящему хорошими людьми. Так?

Адепт кивнул, скрывая улыбку, — похоже, его позабавил столь просторечный пересказ столь возвышенного и насыщенного терминами текста.

— Так.

— Но… — я на мгновение замялась, лучше формулируя мысль, — не противоречит ли это опыту человечества? Ведь и из истории, и из легенд, и из художественных произведений мы знаем немало случаев, когда любовью дарили отнюдь не самых достойных представителей людского рода?

«Вот тебе, я тоже умею говорить возвышенно!» Адепт опустил голову, потер пальцами подбородок — Вирра Джорджовна напряженно смотрела на нас — и вдруг просиял, расправив плечи.

— Ну во-первых, художественная литература — это не аргумент. Мало ли чего могут написать в книжках? А во-вторых, я не верю, что может найтись человек, способный полюбить вора или убийцу.

Увы, еще как может. Хотя ничем хорошим это обычно не заканчивается.

— «Не верю» — это все-таки не аргумент, вам не кажется? Если хотите, я могу привести пример из истории, вот, скажем…

— Достаточно, — громко сказала Вирра Джорджовна. Я посмотрела на нее; магичка выглядела разгневанной, как королевская кобра, которой наступили на любимый хвост. — Я понимаю, что вы, адептка, настроены весьма романтически и способны изложить нам не одну душещипательную историю, однако развязывать дискуссию у нас запрещено. Адепт Легран ответил на ваш вопрос. Вы должны быть удовлетворены.

Кто настроен весьма романтически? Я?! От подобного обвинения мне захотелось не обидеться, а рассмеяться, ибо это было приблизительно то же самое, что обвинить Полин в излишней брутальности и склонности решать все проблемы силовым методом. Да и ответ, данный мне адептом Леграном, мягко говоря, не соответствовал риторическим канонам. Вопрос веры является ключевым не в риторике, а в теологии. Но спорить с представительницей КОВЕНа мне не хотелось, так что я замолчала, с каменным лицом уставившись в окно.