маленький мальчик, которого все звали Генри Томас. Он помнил, что совсем еще недавно жил в другом месте, тоже неподалеку от Лондона, где день-деньской жужжали прялки и ткацкие станки, и люди все распевали псалмы и ходили в церковь, и кругом были одни французы.

Там была у него милая, милая подруга, которую он звал тетей и которая умерла. Она иногда являлась ему во сне, и ее лицо, хоть оно и не отличалось красотой, было ему в тысячу раз милее лица госпожи Пастуро, новой жены bon papa [6] Пастуро, которая приехала к ним жить, когда тети не стало. И там, в Спиттлфилдс (так называли это место), жил еще дядя Джордж, тоже ткач, который всегда рассказывал Генри, что он маленький джентльмен и что у него отец был капитан, а мать — ангел.

Когда он так говорил, bon papa поднимал голову от станка, на котором он ткал прекрасные шелковые цветы, и восклицал: 'Ангел! Вавилонской блуднице предался этот ангел!' Bon papa то и дело поминал про вавилонскую блудницу. У него была каморка, где он постоянно читал проповеди домашним и пел гимны, гудя своим большим стариковским носом. Маленький Гарри не любил проповедей; он больше любил волшебные сказки, которые рассказывала ему тетя. Жена bon papa никогда ему не рассказывала сказок; с дядей Джорджем она поссорилась, и он ушел от них.

После этого bon papa с маленьким Гарри, новая жена и ее двое детей, которых она привела с собой в дом, переехали на житье в Илинг. Новая жена все, что получше, отдавала своим детям, а Гарри доставались от нее одни колотушки ни за что, ни про что да еще бранные клички — не стоит их повторять ради памяти старого bon papa Пастуро, который все-таки бывал иногда добр к нему. Невзгоды тех дней давно позабыты, хоть они и омрачили детство мальчика тенью печали, которая, должно быть, не исчезнет до конца его дней: так молодое деревцо, надломленное в начале роста, вырастает искривленным; зато уж тот, кто ребенком знал горе, если только суровая школа ранних невзгод не озлобила его, умеет быть кротким и терпеливым с детьми.

Гарри был очень рад, когда одетый в черное джентльмен, верхом на лошади, в сопровождении верхового же слуги, приехал, чтобы увезти его из Илинга. Недобрая мачеха, всегда обделявшая его ради собственных детей, хорошо его накормила накануне отъезда и еще того лучше наутро. Она ни разу не побила его в этот день и детям своим сказала, чтоб они не смели его трогать. Меньшая была девочка, а девочку Гарри никогда не решился бы ударить; старшего же, мальчика, ему ничего бы не стоило поколотить, но он всегда поднимал крик, и на выручку мчалась госпожа Пастуро со своими тяжелыми как цеп, кулаками. Б день отъезда Гарри она сама умыла его и даже не отпустила ему ни одной оплеухи. Когда приезжий джентльмен в черном велел мальчику собираться, она принялась хныкать, а старый bon papa Пастуро, благословляя Гарри на прощание, покосился исподлобья на незнакомого джентльмена и что-то пробормотал о Вавилоне и блуднице. Он был уже очень стар и почти впал в детство. Госпожа Пастуро утирала ему нос так же, как и детям. Она была высокая, дородная, красивая молодая женщина; и хоть она усердно лила слезы, Гарри знал, что это притворство, и с радостью вскочил на лошадь, которую слуга подвел ему.

Слуга был француз; его звали Блэз. Мальчик мог вполне свободно разговаривать с ним на его родном языке, который знал лучше, нежели английский; ведь до того он почти всегда жил среди французов, и мальчишки в Илинге прозвали его французиком. Но он быстро выучился говорить по-английски и отчасти позабыл французский язык: дети легко забывают. Мальчику смутно помнился иной край, город с высокими белыми домами, потом море и корабль. Но все это сохранилось в его памяти лишь слабым воспоминанием, и таким же воспоминанием стал вскоре Илинг, по крайней мере, многие из тех горестей, что ему пришлось испытать там.

Слуга, с которым он ехал, веселый и словоохотливый малый, рассказал мальчику, что джентльмен, едущий впереди, — патер Холт, капеллан милорда, что самого его теперь будут звать мистер Гарри Эсмонд, что милорд Каслвуд его parrain [7], что он будет жить в большом Каслвудском замке, в…ширской провинции, где он увидит madame виконтессу, весьма знатную леди. И так, сидя на попоне перед седлом Блэза, Гарри Эсмонд доехал до Лондона и до большой красивой площади, называемой Ковент-Гарден, близ которой был дом, где остановился его покровитель.

Мистер Холт, патер, взял мальчика за руку и повел его к названному вельможе; вельможа, важный и ленивый на вид, в колпаке и цветастом халате, сосал апельсины. Он погладил Гарри по голове и дал ему апельсин.

— C'est bien ca [8], - сказал он патеру, внимательно оглядев мальчика, а джентльмен в черном пожал плечами.

— Пусть Блэз позаботится о его развлечении. — И вдвоем они отправились развлекаться, мальчик и лакей. Гарри шел вприпрыжку: он очень радовался прогулке.

До конца своей жизни он будет помнить радости этих дней. Monsieur Блэз повел его смотреть представление в театре, который был в тысячу раз больше и красивее балагана на илингской ярмарке, а на следующий день они катались по реке, и Гарри увидел Лондонский мост, а на нем дома и книжные лавки, совсем как на улице, и Тауэр, и львов, и медведей во рву — все это в обществе monsieur Блэза.

Наконец в одно прекрасное утро тронулся в путь целый поезд: впереди ехали милорд виконт и джентльмен в черном; потом monsieur Блэз и позади него, на особой подушке, Гарри, а за ними вооруженные пистолетами слуги вели в поводу вьючных лошадей. И всю дорогу француз рассказывал маленькому Гарри истории о разбойниках, от которых у мальчика волосы становились дыбом; и так его напугал, что, когда они прибыли на ночлег в большую мрачную гостиницу, он стал просить, чтобы его поместили в одной комнате с кем-либо из слуг, и спутник милорда, мистер Холт, сжалившись над мальчиком, приказал устроить для него постель в своей комнате.

Своей бесхитростной болтовней и чистосердечными ответами на вопросы мальчик, видимо, расположил к себе этого джентльмена, ибо на следующий день мистер Холт пожелал, чтобы Гарри ехал с ним, а не с лакеем-французом; и всю дорогу не переставал расспрашивать мальчика о его приемном брате и об илингской родне; о том, чему учил его старик дед, какие он знает языки, умеет ли читать, писать, петь и тому подобное. И мистер Холт узнал, что Гарри умеет читать и писать и отлично говорит на двух языках: французском и английском; будучи же спрошен, умеет ли он петь, мальчик затянул гимн сочинения доктора Мартина Лютера, чем вызвал у мистера Холта приступ веселости; даже grand parrain Гарри, в парике и шляпе с перьями, немало смеялся, когда Холт пояснил ему, что именно пел мальчик. Оказалось, что в церквах, где проповедовал мистер Холт, не поют гимнов доктора Мартина Лютера.

— Впредь больше не пой таких песен, слышишь ты, дурачок? — сказал милорд виконт, назидательно подняв палец.

— Мы постараемся научить тебя лучшим, Гарри, — сказал мистер Холт, и мальчик, послушный и ласковый от природы, отвечал, что 'любит красивые песни и постарается выучиться всему, что пожелают джентльмены'. В тот день он настолько понравился обоим джентльменам своими речами, что, прибыв в гостиницу, они усадили его с собою обедать и всячески поощряли его болтовню, а monsieur Блэз, с которым накануне он ехал и обедал, прислуживал ему за столом.

— Ладно, ладно! — сказал Блэз (на своем родном языке), когда они снова остановились в гостинице на ночлег. — Это мы тут до поры до времени маленький лорд; посмотрим, чем мы станем, когда приедем в Каслвуд, к миледи.

— А когда мы приедем в Каслвуд, monsieur Блэз? — спросил Гарри.

— Parbleu! Милорд не слишком торопится, — сказал Блэз, ухмыляясь. В самом деле, его милость, видимо, не спешил, ибо он затратил три дня на этот путь, который впоследствии Генри Эсмонд не раз совершал за двенадцать часов. Два последних дня Гарри ехал с патером, который был с ним так ласков, что к концу путешествия мальчик привык к нему и даже привязался, и в его маленьком сердечке не осталось почти ни одной мысли, которой он не успел бы доверить своему новому другу.

Наконец, на исходе третьего дня, они прибыли в деревню, живописно раскинувшуюся в долине и окруженную вязами; и все деревенские жители снимали шляпы и кланялись милорду виконту, который лениво кивал им в ответ, а какой-то толстый и важный мужчина в черном платье и широкополой шляпе кланялся ниже всех, и с ним милорд и мистер Холт обменялись несколькими словами.

— Вот это каслвудская церковь, Гарри, — сказал мистер Холт, — а это столп ее, ученый доктор Тэшер. Сними шляпу, сударь, и поздоровайся с доктором Тэшером.

— Приходите к ужину, доктор, — сказал милорд, на что доктор ответил новым низким поклоном, и