незначительное создание, и т. д., и т. п.) еще пользовалась дружеским расположением старшей леди Каслвуд, а госпоже Беатрисе разрешалось быть красавицей.

Но за первые два года царствования королевы Анны наружность обеих младших леди претерпела весьма существенные и прискорбные изменения, — по крайней мере, в глазах старшей. У Рэйчел, виконтессы Каслвуд, лицо стало похоже на мучную клецку, а госпожа Беатриса ужасно огрубела и утратила почти всю свою красоту. Маленький лорд Блэндфорд (впрочем, какой он лорд Блэндфорд! Его отец был лорд Черчилль, король, которого он предал, сделал его лордом Черчиллем, — лорд Черчилль он и есть) может строить ей куры сколько вздумается; его мать, эта старая ведьма Сара Дженнингс, никогда не допустит подобного безрассудства. Правда, леди Мальборо устроила девчонку фрейлиной к принцессе, но она пожалеет об этом. Вдова Фрэнсис (она ведь всего только миссис Фрэнсис Эсмонд) просто хитрая, бессердечная и нахальная интриганка. Балует сверх всякой меры своего пащенка, а кончит тем, что выйдет замуж за каслвудского капеллана.

— Как, за Тэшера? — вскричал мистер Эсмонд, вне себя от гнева и удивления.

— Да, за Тэшера, сына моей горничной, который унаследовал все качества своего отца, лакея- церковника, и своей достопочтенной маменьки, господской камеристки! — воскликнула миледи. — Что же еще остается чувствительной вдовушке, которая безвыездно сидит в глухой дыре, портит баловством любезного сынка, морит бедных лекарствами, дважды в день читает молитвы и не видит никого, кроме своего капеллана, — что, по-вашему, ей еще остается, mon cousin, как не поощрять ухаживания этого отвратительного пастора со свиными глазками и в утконосых башмаках? Cela c'est vu, mon cousin [46]. Когда я еще девушкой жила в Каслвуде, все капелланы влюблялись в меня — им там больше делать нечего.

Миледи продолжала свои рассуждения, но, по правде сказать, Эсмонд не слыхал, что она говорила дальше, потому что все его мысли сосредоточились вокруг сказанного вначале. Верно ли это? Даже половины, даже четверти, даже десятой доли правды не бывало в речах болтливой старухи. Можно ли поверить ей на этот раз? Больше ни о чем Эсмонд не мог думать, хотя его покровительница тараторила еще добрый час.

Кое-кто из молодых джентльменов, с которыми Эсмонд познакомился в Лондоне, пообещал представить его миссис Брэйсгердл, обворожительнейшей из актрис и любезнейшей из женщин, той самой, из-за которой старый недруг Гарри, лорд Мохэн, взял на душу грех убийства еще задолго до своей злополучной ссоры с милордом. Знаменитый мистер Колгрив, чье мнение было законом, отметил своей высокой похвалой эту прелестную особу; она играла также в комедиях Дика Стиля, и, увидев ее в первый раз, мистер Эсмонд целые сутки потом чувствовал или полагал себя влюбленным в эту хорошенькую смуглянку столь же страстно, как и тысячи других молодых лондонцев. Кто однажды взглянул на нее, тот только о том и мог думать, как бы увидеть ее вновь; и надежда удостоиться личного знакомства с ней была столь соблазнительна, что при одной мысли об этом в сердце молодого поручика вспыхнул пожар. Трудно несколько месяцев прожить с товарищами в походной палатке и не вспомнить, что и тебе двадцать пять лет. Когда человек молод, как бы ни велико было обрушившееся на него несчастье, рано или поздно наступит та ночь, когда он заснет крепким сном, и тот день, когда в час обеда его потянет на хороший бифштекс. Время, молодость и здоровье, новые впечатления, и пыл боев, и походная жизнь помогли Эсмонду утешиться в его горе; и друзья говорили, что дону Меланхолио, как его некогда называли, теперь уже не пристало это имя. Так что, когда компания молодых людей собиралась обедать в таверне 'Роза' и затем отправлялась в театр, Эсмонд не хуже всякого другого умел насладиться и бутылкой и пьесой.

Отчего же болтовня старой тетки или, быть может, сплетня о Томе Тэшере привела в такое непонятное и неожиданное волнение товарища детских игр Тома? Разве не клялся он мысленно тысячу раз, что леди Каслвуд, сделавшая ему некогда столько добра и так жестоко потом от него отвернувшаяся, стала и навек останется для него чужой и безразличной? Разве, призвав на помощь свою гордость и чувство справедливости, не излечился он от раны, нанесенной ему ее вероломством, да и помнил ли он еще об этой ране? Только вчера вечером, полями и лугами возвращаясь с Пэл-Мэл в Челси, не сочинил ли он две или три строфы в честь карих глаз Брэйсгердл, которые во сто крат прекрасней самых томных голубых очей, когда-либо сиявших из-под опущенных ресниц пресной белокурой красавицы. Но Том Тэшер! Том Тэшер, сын горничной, смеет поднимать свои свиные глазки на его госпожу! Том Тэшер дерзает думать о вдове Каслвуда! При одной мысли об этом ярость и презрение переполняли сердце мистера Гарри; честь семьи, главою которой он был, обязывала его воспрепятствовать столь чудовищному союзу, наказать выскочку, осмелившегося помышлять о подобном оскорблении рода Каслвудов. Правда, мистер Эсмонд частенько хвалился своими республиканскими убеждениями и мог бы припомнить немало зажигательных речей, произнесенных в колледже и вне его во славу личного, а не родового достоинства, но позволить Тому Тэшеру занять место благородного Каслвуда! Тьфу! Это было не менее чудовищно, чем вдове короля Гамлета снять траур для Клавдия. Достойны презрения все вдовы, все жены, все женщины; и если оглашение, как легко предположить, должно состояться в Уолкотской церкви в ближайшее воскресенье, Эсмонд будет там, чтобы во всеуслышание крикнуть: нет! А потом, без посторонних глаз, выместить обеду на щеках жениха.

Итак, в тот же вечер, вместо того, чтобы отправиться обедать в 'Розу', мистер Эсмонд велел слуге уложить дорожный мешок и раздобыть лошадей и в час, когда его приятели собирались ужинать после представления, находился уже в Фарнхэме, на полдороге к Уолкоту, проскакав без малого тридцать миль. Слуге он наказал молчать, таи чтобы в доме миледи никто не знал о его путешествии; от Челси до Лондона было довольно далеко, дороги были плохи и небезопасны от разбойников, поэтому, Эсмонд после своих вечерних похождений, часто оставался ночевать у кого-нибудь из друзей в городе, и его отсутствие не должно было встревожить тетушку, — кстати, для старой леди ничего не было приятнее, чем воображать, что mon cousin, этот неисправимый юный грешник, шатается по городу, опрокидывает будки ночных сторожей или бесчинствует в Сент-Джайлсе. После книг благочестивого содержания любимым ее чтением были Этеридж и Сэдли. Она знала множество пикантных историй о Рочестере, о Гарри Джермине и Гамильтоне, и случись Эсмонду увезти жену у какого-нибудь почтенного горожанина, она, я уверен, не задумалась бы заложить свои бриллианты (лучшие из них достались богоматери в Шайо), чтобы вызволить его из беды.

Небольшой дом милорда в Уолкоте, где он жил до того, как унаследовал, титул и переселился в Каслвуд, расположен в миле пути от Винчестера, и после смерти милорда вдова его снова вернулась в этот дом, который всегда был мил ее сердцу и где прошли ранние, лучшие годы ее замужней жизни; уютный этот дом более подходил к ее скромным средствам, нежели огромный Каслвудский замок, и к тому же в нем она могла жить под защитой своего отца, бывшего декана. Молодой виконт уже год как учился в прославленном местном колледже. Тэшер же исполнял при нем обязанности домашнего наставника. Вот все, что было известно Эсмонду от старой виконтессы; молодая по-прежнему ни единым словом не давала о себе знать.

При жизни своего благодетеля Эсмонду случалось иногда бывать в Уолкоте; отдохнув часа три в придорожной гостинице, он задолго до рассвета снова пустился в путь и скакал так быстро, что к двум часам дня поспел уже в Уолкот. У ворот деревенской гостиницы он спешился и тотчас же послал человека к мистеру Тэшеру с известием, что джентльмен, прибывший из Лондона, желает видеть его по неотложному делу. Посланный вскоре вернулся и сообщил, что доктор в городе и, по всей вероятности, в соборе. Там же сейчас и миледи виконтесса; она аккуратно каждый день посещает соборную службу.

Почтовая станция, где нужно было сдать лошадей, находилась в Винчестере. Эсмонд снова вскочил в седло и в скором времени достиг указанного места; там он оставил слугу, который наконец перестал ворчать, почуяв близость обеда, а сам пешком отправился в собор. Играл орган; уже сгущались сизые зимние сумерки, когда он прошел через церковный двор и вступил под торжественные своды старинного здания.