А пока, прошу тебя, отправляйся назад ко двору и не тревожься обо мне понапрасну. Право же, будет странно, если ты станешь пренебрегать службой ради того, чтобы находиться при мне».
Так увещевал я своего друга, но тот и слушать ничего не хотел. Несколько дней он ухаживал за мной, беспрестанно выпытывая, что у меня на сердце. Поначалу я запирался, но потом, решив, что такая сдержанность ни к чему, рассказал ему все без утайки.
Выслушав меня, Сасаки воскликнул: «Стало быть, болезнь твоя в самом деле проистекает от любви. Ну что же, в таком случае беду твою избыть нетрудно».
Не успел я опомниться, как он вышел из моей комнаты и прямиком отправился ко двору сёгуна.
Выслушав его, господин мой сказал:
«И впрямь беду его нетрудно избыть».
С этими словами сёгун принялся за письмо государю и повелел Сасаки отнести его во дворец Нидзё. Вскоре от государя пришло ответное послание, в котором говорилось, что коль скоро речь идет о госпоже Оноэ, знатной даме, коей не пристало посещать жилище простолюдина, мне надлежит самому явиться к ней во дворец. Это послание господин мой милостиво приказал доставить мне. Я не знал, как благодарить его за великую доброту.
Я был счастлив и все же не мог отделаться от мысли, сколь печален наш мир. Ведь даже если мое свидание с госпожой Оноэ состоится, оно продлится всего лишь одну краткую ночь. И я подумал: вот он, подходящий момент, чтобы порвать с суетным миром. Однако по здравом размышлении я понял, какое неслыханное счастье для меня, обыкновенного воина, стать возлюбленным знатной дамы из дворца Нидзё, да еще при благосклонной поддержке самого сёгуна! И каким стыдом покрыл бы я себя на всю жизнь, если бы все вокруг стали говорить, будто в последний момент я оробел и потому предпочел отречься от мира. Я решил не упускать счастливую возможность, даже если наше свидание продлится всего одну ночь, а уж потом будь что будет.
И вот в условленный день под покровом темноты с тремя молодыми самураями и провожатым я отправился во дворец Нидзё. Чтобы не привлекать к себе особого внимания, я оделся скромно, но с подобающим случаю тщанием.
Во дворце нас проводили в великолепную залу, украшенную ширмами и картинами в китайском стиле, где я увидел несколько придворных дам примерно одного возраста, блиставших роскошными нарядами.
Здесь каждому из нас поднесли сакэ, затем последовала чайная церемония, а потом мы развлекались составлением ароматов[14] и другими изящными играми.
Я не сразу сообразил, которая из дам госпожа Оноэ, ведь я видел ее всего только раз, да и то мельком. Все они были до того хороши собою, что я совсем было растерялся. Но тут одна из них приблизилась ко мне и протянула мне чарку, из которой пила сама. Я сразу понял, что это и есть госпожа Оноэ, и принял от нее чарку.
С наступлением рассвета запели петухи, и звон колоколов в храме возвестил час расставания. Мы поклялись друг другу в вечной любви. Было еще темно, когда моя возлюбленная покинула меня и вышла на веранду. О, как прекрасна она была! В беспорядке рассыпанные волосы не скрывали ее блистающего лика, брови были иссиня-черны, губы алели, словно лепестки пиона.
На прощание она сложила стихотворение:
О, как странно…
Из-за человека,
С которым я встретилась всего только раз,
Нынче утром светлая роса
Омочила рукава моего платья.
И я ответил:
Эту светлую росу,
Упавшую на твои рукава
После ночи любви,
Я возьму себе и сберегу
В память о тебе.
После этого я часто навещал госпожу Оноэ во дворце, а порой и она тайно приходила ко мне. «Рано или поздно люди проведают о ваших встречах», — сказал мой господин, сёгун, и пожаловал нам с госпожой Оноэ богатое поместье в земле Оми.
А дальше было вот что. В те времена я поклонялся богу Тэндзину[15] и каждый месяц двадцать четвертого числа совершал паломничество в храм Китано. Однако с тех пор, как я начал встречаться с госпожой Оноэ, мне стало не до молитв. Тем временем наступил последний месяц года, и двадцать четвертого числа я решил непременно побывать в храме, дабы покаяться в нерадивости. До глубокой ночи я истово молился. Вдруг слышу — кто-то поблизости говорит: «О, какое несчастье! Интересно, кто она, эта бедняжка…»
Сердце мое сжалось от недоброго предчувствия. Расспросив незнакомца, я узнал, что неподалеку от столицы убили придворную даму лет восемнадцати и сняли с нее всю одежду. Вне себя от ужаса, я выскочил вон из храма, не захватив даже своих дорожных вещей, и со всех ног помчался к столице.
Увы! — мои худшие опасения подтвердились: это была она. Убийца не только забрал ее одежды, но и остриг ее прекрасные волосы. В оцепенении стоял я возле убитой, не в силах произнести ни звука, не сознавая, явь это или сон. За какие только прегрешения постигла ее такая участь? Горе мое было беспредельно. С какой радостью ждал я каждой встречи с нею! Но теперь эта радость обернулась раскаянием. Зачем сердце мое было исполнено любви к ней, если она навсегда покинула меня? «Я, один только я повинен в том, что ты, знатная дама, погибла от безжалостного меча, не дожив даже до двадцати лет», — эта мысль не давала мне покоя. Представьте себе, какое отчаяние терзало мне душу. Если бы только знать о грозящей ей опасности, я не раздумывая схватился бы с полчищем демонов, бросился бы наперерез трем сотням, пятистам всадников. Ради нее я без сожаления сложил бы голову. Что моя жизнь? — пылинка, капля росы. Но я ничего не знал и был бессилен ей помочь.
В ту же ночь я обрил голову и стал монахом. Вот уже двадцать лет, как я живу здесь, на этой горе, молясь за упокой души госпожи Оноэ.
Выслушав эту горестную повесть, двое других монахов увлажнили слезами рукава своих черных ряс.
Второму монаху на вид можно было дать лет пятьдесят. Среди своих собратьев он выделялся могучим сложением, росту в нем было никак не меньше шести сяку,[16] шея жилистая, лицо смуглое, с угловатым подбородком, широкими скулами, мясистыми губами, большими глазами и крупным носом. Концы оплечья, накинутого поверх ветхой холщовой рясы, сходились у него на груди. Перебирая пальцами крупные четки, он произнес:
— Теперь мой черед рассказывать.
— Слушаем со вниманием, — откликнулись остальные.
— Как ни прискорбно, но это я убил госпожу Оноэ.
При этих словах Касуя подскочил на месте, гнев исказил его лицо. Казалось, он готов был в исступлении броситься на говорящего.
— Погодите немного, — остановил его тот, — сперва выслушайте, как было дело.
На время Касуя смирил свои чувства, и тогда второй монах начал рассказ.
