собственные.
После болезни с ним что-то произошло. Он будто надломился. Или изменился. Стал другим. И замечал пока это только сам.
Батлер 'колдовал' над ним, чтобы Филиппа оставила нервная болезнь.
Таинственные изменения в своей душе, которые не сулили ничего хорошего, проявились исподволь. Филипп стал с интересом относиться к банковскому делу.
Харвей каждое утро за ним присылал экипаж. Филипп выходил к экипажу и отъезжал в банк. По пути на работу — как это странно звучало для Филиппа — его узнавали и оборачивались при его появлении. Филипп пугался, стеснялся своего прошлого, и из кареты без надобности не высовывался.
В городе уже знали, что 'заблудшая овца' возвращается в свое стадо.
Больше всего эта овца боялась только встречи с собственным дядей. Он представлял эту встречу по-разному. Дядя мог ударить по лицу, а мог и выстрелить. Что он может облобызать племянника — в голову не приходило.
Филипп не мог читать писем Эллин, адресованных ему по почте духов. Что-то в его душе очерствело. И не знал он, что предупреждение об этом было в очередном неотправленном письме. Трижды Филипп случайно проезжал мимо маленького домика, в котором была спрятана Эллин, но ни Эллин, ни Филипп этого не почувствовали.
Расставания
В банке мистера Харвея к Филиппу все относились почтительно. В окружении снующих вокруг него клерков молодой человек чувствовал себя частицей большого дела, которое звалось успехом.
Тот кто олицетворял этот успех, — мистер Харвей, — редко спускался со своего Олимпа вниз к простым клеркам.
То что Филипп единственный из них мог подниматься наверх было знаком избранничества.
Филипп поверил в свое дело, а это так или иначе привело к тому, что наступили такие дни, когда Филипп сказал, что новое дело поглотило его целиком.
Он почувствовал вкус к простой добропорядочной жизни. Он стал достойным наследником Пьера Робийяра.
Батлер это заметил слишком поздно.
Прости за беглый почерк. Слишком тороплюсь. Сегодня утром к нам в дом пришел отец и велел мне собираться. По-особенному — красиво. Что-то неладное почувствовала я в его просьбе. Мне показалось, что он вырос и казался слишком огромным для того маленького домика, в котором нас запер.
Он дважды подчеркнул, что мне надо одеться особенно красиво.
И знаешь для чего: он готовился показать меня мистеру Джеральду О'Хара.
Я обомлела. Пьер Робийяр сказал мне, чтобы я взбила волосы на манер твоей матери Кэролайн. Как только я стала это делать, мне показалось, что покойница превращается в меня.
Но я мужественно все исполнила.
Мой отец тоже заметил это, потому что сказал, что я напоминаю ему его сестру. Я испугалась. В моем лице проступали следы могилы. Днем пришел тот, кому готовился показать меня отец.
Это был ужас на двух ногах.
Ирландец!
Коротышка!
Он едва доставал мне до плеча, но при этом у него было самодовольное лицо, и он смотрел так, будто я уже завоевана им! Ему осталось мне милостиво сообщить об этом. Филипп!!! Что бы ты сказал, если бы увидел меня рядом с ним?.. Ты бы ничего не сказал! Ты бы просто вырвал меня из его рук. Но тебя нет рядом! Умоляю тебя, приди скорей! Почувствуй тревогу, что снедает меня. Приди, иначе будет поздно. Планы отца недвусмысленны.
P.S. У меня хватает сил рассказать тебе еще о том, как идут дела в нашем доме. Евлалия чрезвычайно похорошела и успокоилась. Бедная девочка на днях призналась мне, будто верит, что все происшедшее с карлами — дурной сон.
Да, чуть не забыла: по поводу дурного сна! Мне постоянно снится, что по ночам возле нашего дома проезжает черная карета, в которой сидит неизвестный мне господин. Я знаю, что в этой карете таится что-то очень страшное для меня и прячусь всегда при ее появлении, она проезжает мимо. Представь себе, однажды ночью, проснувшись от этого я кошмара я попробовала убедить себя в том, что все это — лишь ночные страхи, которых нет в действительности. Я подошла к окну и выглянула наружу: по улице проезжала черная карета. От страха я чуть не лишилась чувств.
Но все-таки я превозмогла себя.
Я разбудила Евлалию и показала ей экипаж. Она сказала, что часто видела его днем: за ним всегда бегут мальчишки. Иногда из окна им кидают монетки. Представляешь, а вдруг там скрывается кто-то ужасный! Все этот так страшно. Я боюсь, и жду тебя. Приходи ко мне, мой дорогой Филипп'.
Ожидания Филиппа
Филипп вдруг стал замечать в сидении за рабочим столом свои радости. Его это потрясло. Он-то думал, что причина в слабости после болезни — ходить не хочется. Но Доктор Мид сказал, что он абсолютно здоров.
На днях коллеги Филиппа отметили его юбилей: первую неделю работы. Ему подарили настоящие канцелярские нарукавники: из коричневого сукна. Когда он их надевал, летели искры. Но главное, они закрывали руки по самые локти, и ткань на сюртуке не протиралась. Филипп был счастлив.
Он вдруг понял, что одни должны сидеть на конях, другие — на стульях. В нем проснулся банковский служащий. Он стал считать это дело весьма полезным для человеческого рода. Он даже думал, что только банковские служащие достойны продолжения своего рода.
Харвей это поощрял. Молодой джентльмен стал с большим удовольствием возвращаться домой в экипаже. Его чувству собственной значимости это льстило.
Экипаж принадлежал Харвею. Большой, черный, с монограммой на боку. Часто кучера, по его приказу, возили его самой длиной дорогой, чтобы большое число людей могло заметить каким благопристойным лицом Филипп стал. В таких длинных путешествиях его взор всегда привлекал маленький домик, что стоял на окраине города. С глухими сиреневыми шторками, закрывающими окна. Иногда Филиппу казалось, что из-за них на него кто-то смотрит. Любопытство распирало его. Но он ни разу не высунулся из кареты, чтобы узнать, кто живет в маленьком таинственном домике. На этом отрезке пути практически не было пристойных господских домов, и по тротуару не прогуливались знатные люди, которые могли бы оценить новое положение Филиппа. Только мальчишки с улюлюканьем бежали за каретой и молодой джентльмен в порыве благости выкидывал им изредка горсть монеток за окно.
Батлер сердится
Батлер начал замечать, что Филипп тяготится его присутствием. Однажды произошел скандал: Филипп собрался на работу в субботу.
— Что это? — спросил озадаченный Батлер. — Мы хоть и не евреи, но по субботам вроде не
