— Стой, роялистская свинья! — крикнул ему офицер-республиканец, упирая дуло пистолета в подбородок Мадлен. — Сдавайся, или вы оба умрете!
Рядом с ним солдаты заряжали мушкеты. Успевшее подняться солнце блестело на штыках, многие из которых были в крови. Наступил конец, и Люк понимал это. О себе он не думал и готов был погибнуть, унеся с собой еще несколько врагов. Но жизнь Мадлен значила для него больше, чем месть, больше, чем кровожадная ярость, помогавшая держаться на ногах.
— Брось шпагу, и мы пощадим женщину, — повторил офицер.
Конец шпаги Люка неуверенно качнулся, и он медленно опустил оружие. В следующее мгновение они бросились на него, как стая волков, повалили на пол и принялись избивать, потом подняли на ноги и прислонили к стене. Его губы были разбиты, а сквозь пороховую гарь на щеке проступила кровь. Но гораздо опаснее было огромное кровавое пятно на куртке у плеча.
Мадлен, все это время пытавшаяся освободиться, чтобы прийти ему на помощь, наконец, выскользнула из рук офицера и, бросившись вперед, обхватила Люка руками. Но солдаты снова оттащили ее.
— Я люблю тебя, Мади, — сказал он, едва шевеля губами, но она услышала. Впервые в жизни произнес он эти слова!..
Скорбь и ужас помутили рассудок Мадлен, и лишь мгновение спустя она осознала значение произнесенных Люком слов. А в следующее мгновение солдаты уже поволокли ее прочь, не дав ответить ему признанием в собственных чувствах.
Она оглядывалась через плечо и знала, что этот образ Люка, едва стоявшего на ногах, с гордой осанкой, будет сопровождать ее до конца дней. В его глазах застыла ярость побежденного, но отнюдь не сдавшегося человека. От невозможности помочь ему Мадлен закричала.
Не обращая внимания на ее крик, солдаты затащили Мадлен в помещение бывшего склада, где уже находились три женщины, и заперли там. Мадлен посмотрела на пленниц — две из них были совсем молоды: Бабетт и еще одна девушка. Третья женщина, на вид ей было пятьдесят, ухаживала за своим раненым мужем, а когда он умер, задержалась, чтобы похоронить его, прежде чем вернуться к родным. Теперь она боялась, что республиканцы не дадут ей сделать ни того, ни другого.
Мадлен, по крайней мере, могла утешаться тем, что Люк еще жив, но не знала, сколько ему осталось жить. Ей приходилось слышать ужасные рассказы о том, что делали республиканцы со своими пленными в Вандее, и она опасалась самого худшего. Женщин никто не трогал, и Мадлен вновь вспомнила последние слова Люка. Он любит ее! Счастье обретенной любви омрачалось страхом, что пришло оно слишком поздно.
Звуки боя в форте на время стихли, хотя женщинам был слышен отдаленный грохот пушек. А потом вдруг раздался залп из мушкетов.
— О Боже! — выдохнула старшая из женщин. — Они расстреливают пленных.
Мадлен сдержала слезы и стала молиться, как не молилась никогда прежде. Люк убит? — то и дело вопрошала она, и что-то нашептывало ей в ответ: если бы это было так, ты бы почувствовала. Когда солдат принес им ведро воды утолить жажду, Мадлен приблизилась к республиканцу.
— Прошу вас, — взмолилась она, прямо глядя ему в глаза, — скажите, что с моим мужем.
Это был молодой человек с грубым обветренным лицом, синяя форма сидела на нем как чужая. При взгляде на Мадлен выражение сочувствия в его глазах сменилось явным восхищением.
— Давай, парень, шевелись! — резко поторопил солдата стоявший в дверях пожилой сержант.
— Пленных держат в другой части форта, — быстро сказал молодой человек. — Когда закончится бой, генерал Гош решит, что с ними делать.
— А стрельба? — спросила вдова.
— Мы застрелили или перекололи штыками предателей, которые перешли на вашу сторону, — сообщил хриплый голос сержанта. — Они думали, что заслужат жизнь тем, что впустят нас в форт с тыла, но Гош не тратит времени на перебежчиков. Нам было приказано не давать им пощады!
Мадлен хотела спросить о том, как идет сражение, но поняла, что уже исчерпала терпение солдат. Да и беспокоило ее не столько поражение роялистов, сколько то, как оно повлияет на судьбу Люка.
Время шло, в помещении становилось душно. Мадлен страдала не только от жары — ее охватывал ужас при мысли о судьбе мужа. Только после полудня канонада стихла, и воцарилась грозная тишина.
На южном берегу мыса, под стенами второго, менее укрепленного форта, остатки отрядов недавно высадившихся эмигрантов и немногочисленные шуаны сложили оружие. Они сражались, отступая, с самого утра — семь или восемь часов — и были измождены до предела. Теплый песок покрывали пятна крови и груды мертвых или умирающих людей.
Молодой герцог де Сомбрей, которого де Пюизе перед отправкой на английский корабль назначил командующим, передал свою шпагу генералу Гошу. Он понимал, что дальнейшее сопротивление приведет к полному уничтожению роялистов. В обмен на сдачу Гош пообещал обращаться с эмигрантами как с военнопленными. Де Сомбрей вынужден был довериться его слову, хотя понимал, сколь слабы надежды на снисхождение республиканского генерала.
Позже, когда молодой герцог ехал верхом под сильной охраной во главе колонны пленных по направлению к Пантьевру, он позволил своим мыслям обратиться к дому. Его взору предстал образ молодой невесты, с которой он расстался накануне свадьбы. Леденящее душу предчувствие подсказывало ему, что он никогда больше не встретится с ней. Раскаленное солнце безжалостно обрушивало свои лучи на колонну побежденных.
В предвечерний час до Мадлен донесся шум, возвещавший приближение большого количества людей и лошадей. Некоторое время она вместе с остальными женщинами прислушивалась к приближающимся и удаляющимся звукам, оставаясь в неведении относительно смысла происходящего. Наконец, когда спал дневной жар, дверь склада распахнулась, и женщин выгнали наружу.
После духоты заключения воздух показался удивительно свежим, а солнечный свет невыносимо ярким. Некоторое время они стояли, пошатываясь и жмурясь, как шахтеры, только что вышедшие из-под земли. Когда к Мадлен вернулось зрение, она увидела груду тел, в ужасном беспорядке наваленных у стены форта. Она едва не потеряла сознание и упала бы, не поддержи ее вдова.
— Это все предатели, — успокоил ее юноша, приносивший воду, — твоего мужа среди них нет.
— Где пленные? — спросила она, с трудом выговаривая слова.
— Их увели на материк, в Орэ. Там власти решат, что с ними делать, — сказал сержант. — Что же до вас, то вы свободны. Благодарите судьбу и генерала. Вам ничего не сделают, если вы решите вернуться домой. Но только лишь попробуете отправиться за своими мужьями — будете расстреляны.
Несколько минут спустя женщин выгнали из форта, и тяжелые ворота захлопнулись за ними. Взгляд Мадлен блуждал по морской глади. После предшествующей падению форта ночной грозы воздух был чист, и в природе царили тишина и покой. Садившееся за горизонт солнце окрашивало золотом набегавшие на песок волны. Над головой в розовеющем воздухе с печальными криками кружили и падали вниз, к воде, чайки. Мир пришел туда, где несколько часов назад состоялась битва, но это был мир пустоты и одиночества над лишенной жизни землей. Стоя у стен форта, Мадлен ощутила дрожь озноба, хотя воздух был теплым.
— Пожалуй, я сделаю, как они сказали, — глухо произнесла вдова. — Меня примет сестра. А что ты, Мадлен? Рискнешь ли ты пойти за мужем?
Перед Мадлен не стоял вопрос, следовать ли за Люком. В ее голове уже созревал план.
— Конечно, пойду, — ответила она, — но не пешком. У моего брата есть лодка, и я так или иначе уговорю его доставить меня в Орэ. Город, кажется, стоит на реке. Я должна еще раз увидеться с мужем.
Я должна сказать ему, что люблю, добавила она про себя, глядя, как женщины идут по перешейку.
Сидя под арестом на складе, она вспомнила, что тоже никогда не произносила слов любви, и поклялась, что скажет их. Люк любил ее, но не приехал к ней в Кершолен — теперь Мадлен казалось, что она знает причину. Она молила Бога, чтобы не оказалось слишком поздно, чтобы власти проявили
