— Раздеваться здесь, при вас? Это издевательство, вы не имеете права! Я буду жаловаться, — зашипела она.

— Можете жаловаться, а пока не теряйте времени! Иначе пароход уйдёт без вас.

Зельдина покорилась. Из-за простыни полетели то блузка, то юбка, а потом и другие предметы дамского туалета.

— Нате, проверяйте!.. Не люди, а изверги, мучители…

В одежде тоже ничего не оказалось. Я вернул ей всё, сел в кресло, закурил. «Прав Гугуша, — подумал я, — здесь и собачий нюх не поможет».

— Ну что, успокоились? — Зельдина зло, издевательски смотрела на меня, чуть не язык показала.

И вдруг… «Шляпа!» — мелькнуло в голове.

— Снимите, пожалуйста, вашу шляпу!

— Шляпу?.. Зачем она вам? — что-то дрогнуло в лице Зельдиной.

— Поторопитесь, прошу вас!

Она сняла широкополую шляпу с цветами, передала мне и уже не сводила глаз с моих рук. Бриллианты были спрятаны где-то здесь, в этом сомневаться не приходилось, однако нужно было их найти. Внешний осмотр ничего не дал, я перевернул шляпу и сорвал шёлковую подкладку. Нервы Зельдиной сдали, она вскрикнула, схватилась за голову и без сил упала на диван.

Наконец-то! Вокруг тоненькой стальной проволоки, натянутой по всей окружности шляпы, был намотан спиралью мешочек с мизинец толщиной. Я осторожно освободил мешочек от проволоки, распорол шов, и на стол посыпались блестящие камешки разной величины. Нашёл-таки! Моему восторгу не было границ. Завернув бриллианты в бумагу, побежал к Яблочко.

— Вот они, Иван Мефодьевич! Нашёл в шляпе Зельдиной. Что с ними делать?

Перебирая их пальцами и хмурясь, Яблочко задумчиво произнёс:

— Чертовщина какая-то!.. Из-за такой ерунды люди бьются насмерть… Что делать, спрашиваешь? Заактируй, а врачиху задержи.

— Как записать в акте? Величина камушков неодинаковая.

— Ты, брат, так спрашиваешь, будто матрос Иван Яблочко всю жизнь тем и занимался, что копил бриллианты! Так и запиши: столько-то штук разной величины…

По дороге в Чека, сидя рядом со мной в фаэтоне, Зельдина молчала. За короткое время она как-то поблекла, даже постарела. Вдруг повернулась ко мне и тихо, чтобы не слышал извозчик, сказала:

— В этих камнях — целое состояние. Возьмите половину себе, порвите акт, отпустите меня!..

— Задержанным разговаривать не полагается! — оборвал я её.

Когда до Чека оставалось несколько кварталов, она опять зашептала:

— Возьмите всё, только не везите в Чека! Поверьте, никто ничего не узнает…

Я не ответил.

Недалеко от серого здания Чека она сделала последнюю попытку уговорить меня:

— Отпустите, умоляю… Возьмите всё, всё… Хотите, я осчастливлю вас, — бессвязно бормотала она.

Дежурный комендант принял Зельдину, выдал мне расписку, и бухгалтер Сидор Яковлевич, рассматривая через лупу бриллианты, свистнул.

— Тут каратов семьдесят, и всё чистой воды! Богатый улов у тебя, Силин, поздравляю, — сказал он.

Шагая по набережной, я всей грудью вдыхал влажный морской воздух и радовался всему: солнцу, наполовину спрятавшемуся за горизонтом, пурпурной дорожке на широкой глади моря, редким облакам причудливой формы, окрашенным в яркие цвета, белым парусам рыбачьих лодок и лёгкому ветерку. Всё это было чистым, прекрасным — таким далёким от жалких и тёмных человеческих страстей!..

— Что ж ты молчал до сих пор? — с этими словами Яблочко вошёл в мой кабинет.

— О чём вы, Иван Мефодьевич?

— Посмотрите на него, будто ничего не знает! — Яблочко сел в кресло, развернул газету. — Газету читал?

— Не успел ещё.

— Напрасно! Скажи-ка, как тебя зовут?

— Вы же знаете!

— Нет, ты повтори.

— Иван Егорович Силин.

— Во втором горнострелковом полку воевал?

— Воевал.

— Политруком роты был?

— Ну, был.

— Значит, ты! Послушай.

Иван Мефодьевич торжественно начал читать:

— «Постановление Президиума ВЦИК.

За храбрость и отвагу, проявленные в борьбе с врагами революции, наградить боевым орденом Красного Знамени командиров и красноармейцев Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

…Силина Ивана Егоровича — бывшего политрука роты второго горнострелкового полка…» А теперь признавайся, ты это или не ты?

— Похоже, я. — От волнения у меня пересохло во рту и пропал голос.

— Ну, брат, с тебя причитается!

— С удовольствием, Иван Мефодьевич!

— Шучу, брат, шучу!.. Поздравляю от всей души и горжусь тобой. Знай наших! Помощником у Ивана Яблочко не кто-нибудь, а боевой политработник. Молодец! На, почитай, — он протянул мне газету.

Строчки прыгали и сливались, я с трудом отыскивал в большом списке знакомые фамилии. Вот они:

…Акимова Акима Нестеровича — командира отделения,

Власова Петра Савельевича — комиссара полка,

Кузьменко Михаила Ивановича — командира роты.

И наконец — Силина Ивана Егоровича — бывшего политрука роты.

Ошибки не было!

Сидел, вспоминал дорогих мне людей. Где они теперь? Всегда подтянутый, обходительный комиссар с красивым волевым лицом; коренастый, неуклюжий, в короткой шинели Акимов, мой наставник и учитель. И, наконец, бесстрашный командир Кузьменко, положивший у моего изголовья яблоки, когда я, раненый, лежал в палатке у Шурочки…

Прочитав газету, и они вспомнят обо мне. Как обрадуется Шурочка! Образ Маро как-то поблек за последнее время в моей памяти, а вот Шурочка не выходила из головы. Как она устроилась у Челнокова, не забыла ли меня?

— Ванюша, радость радостью, а дело делом. Сегодня вечером нам нужно сходить с тобой в клуб моряков! — Голос Яблочко вернул меня к действительности.

— Хорошо, Иван Мефодьевич!

Меня поздравляли все сотрудники комендатуры — жали руку, говорили хорошие слова. Особенно радовался Гугуша. Он произнёс целую речь:

— Посмотри, пожалуйста, как хорошо написано — за храбрость и отвагу! Молодец, кацо, — такой молодой и уже герой. Воевать успел, беляков бил, орден получил. Сам Калинин подписал. А мы сидим здесь, барахло проверяем, контрабандистов ловим!..