Чем-то уж очень далёким, но неизменно родным и милым сердцу повеяло на меня от этого письма. Я два раза перечитал его и, хотя был очень занят, сразу написал ответ. Просил Шурочку приехать и, если она захочет, остаться. Обещал помочь ей всем, чем только смогу…

Последующие дни были отмечены для меня полосой всяческих неприятностей. Недаром говорится в пословице: «Пришла беда — отворяй ворота»…

Началось с того, что нас, Левона и меня, вызвали в горком партии. Почему-то с нами пошёл и Челноков. Михайлов лежал в госпитале. Увидев в приёмной комиссара рабоче-крестьянской инспекции, я догадался о причине вызова.

В начале заседания секретарь горкома Брутенц обратился к нам с гневной речью:

— Это безобразие, товарищи чекисты! На улице останавливаете по своему усмотрению автомобиль, высаживаете ответственного работника и сами куда-то уезжаете. В общем поступаете так, словно для вас закон не писан! Призванные соблюдать революционный порядок, сами грубо нарушаете его. Так не пойдёт, мы этого не допустим! — Всё это говорил тот самый симпатичный Брутенц, который проявил столько чуткости в отношении меня и так помог мне…

— Совершенно правильно! Такие анархические поступки нельзя оставлять без последствий, — подал голос комиссар.

— Что же вы молчите, Силин? Дайте объяснение!

Я очень волновался, говорил сбивчиво, но всё же кое-как изложил, как было дело, и обратился к пострадавшему:

— Товарищ комиссар, вы не можете отрицать, что мы обращались с вами корректно и вежливо…

— Ещё не хватало, чтобы грубили! — перебил он меня.

— Больше того, я предложил довезти вас до дома или, если бы вы захотели, поехать с нами. Вы не захотели ни того, ни другого — вышли из машины и пошли пешком. У нас не было другого выхода, — нужно было выполнить важное задание. А в нашем деле иногда минуты имеют значение!

— «В нашем деле, в нашем деле»! — передразнил меня Брутенц и обратился к Левону: — Что же ты скажешь, кавалер?

— Силин сказал всё так, как было. Мне нечего добавить к его словам, — ответил Левон.

Слово взял Челноков:

— Я с вами вполне согласен, товарищ Брутенц, произвола ни в чём допускать нельзя, тем более нам, чекистам, — начал он спокойно. — Однако считаю своим долгом дать некоторые разъяснения. Прежде всего, это я приказал Силину достать транспорт хоть из-под земли и через час быть на месте. Не думайте, не для того говорю, чтобы оградить своих сотрудников. Хочу, чтобы вы знали все обстоятельства. Вы, товарищ комиссар, напрасно говорите такие громкие слова — «анархия, анархисты». Я бы на вашем месте не стал поднимать большого шума. Вам достаточно было поднять трубку, позвонить нам, узнать суть дела, и, не сомневаюсь, вы оправдали бы поступок наших ребят. В заключение прошу бюро горкома ограничиться обсуждением вопроса. Мы же, со своей стороны, постараемся не допускать подобных явлений, если, конечно, не сложатся чрезвычайные обстоятельства!..

— Хорошо, примем предложение товарища Челнокова и ограничимся обсуждением вопроса, — согласился Брутенц. — Но предупреждаю, Силин, если подобное повторится, то мы накажем вас строго и поставим вопрос о целесообразности вашего дальнейшего использования в органах!

На этом обсуждение вопроса закончилось, и нас отпустили.

Левон, понурив голову, шагал рядом.

— Помнишь, говорил я тебе, что неприятностей не оберёшься! Так и вышло, — сказал он.

— Ничего, друг, ты не огорчайся, в жизни всякое бывает!.. Мы сделали что могли, и совесть наша чиста, а всё остальное пустяки, — успокаивал я его, хотя на душе кошки скребли. Я и сам не понимал, почему в горкоме партии так сурово отнеслись к нам…

На углу мы попрощались. Левон пошёл домой, а я на работу.

Вдруг откуда ни возьмись — Миша Телёнок.

— Я же просил, чтобы ты на улице не подходил ко мне! — рассердился я.

— А я нарочно! — ответил он.

— Что значит нарочно?

— Пусть знают, что мы с тобой заодно! Житья не стало от братвы… После того как меня видели с тем форсистым парнем, которого потом арестовали, братва говорит, что я контре продался… Из компании выгоняют!

— Это плохо, конечно, что ребята не доверяют тебе. Но, с другой стороны, не вечно же ты будешь с ними! Пора и за ум взяться, подумать о будущем. Скажи, Миша, кем бы ты хотел быть?

— Кочегаром! — ответил он не задумываясь.

— На паровозе?

— Всё равно. На паровозе, конечно, лучше…

— Хорошо, помогу тебе устроиться на работу, будешь учиться на кочегара. Но чтобы без баловства. Я за тебя поручусь, понимаешь?

— Ещё бы!

— Значит, договорились. Можешь передать своим друзьям о нашем знакомстве, чтобы они не приставали к тебе с разными глупостями, а дня через два придёшь ко мне. Из комендатуры позвонят, и я закажу пропуск.

— Вот это дело! — И Миша пошёл по направлению к базару…

Обещание-то я дал, но устроить Мишу на работу оказалось делом куда более сложным, чем я предполагал. Никто не хотел связываться с бывшим беспризорником, да ещё предоставлять ему общежитие.

Пришлось поехать к начальнику паровозного депо. Долго уговаривал его, объяснил все обстоятельства и наконец вырвал согласие. Поначалу Мишу приняли подсобным рабочим.

Тут на меня обрушился новый удар. Ростовский военный комиссар ответил Челнокову: «По адресу, указанному в вашем запросе, гражданка Силина не проживает»… Что это могло означать? Маме некуда было уехать, разве что перебраться в дом родителей. Вряд ли она пошла на это… Так в чём же дело? Я терялся в догадках. Что бы ни делал, чем бы ни занимался, всё думал о маме. Утешал себя тем, что работники Ростовского военкомата перепутали адрес или недобросовестно отнеслись к поручению комиссара.

И всё-таки не утерпел, пошёл к Челнокову просить отпуск для поездки домой хотя бы на неделю.

Он отказал мне.

— Не могу, — сказал он. — Пока не разрешится один вопрос, связанный с тобой, не могу!

— Какой вопрос, Модест Иванович?

— Из центра запросили сведения о всех сотрудниках, знающих иностранные языки. Таких оказалось у нас двое, ты да Бархударян — он кумекает немного по-немецки. Послали на вас характеристики и анкеты, ждём распоряжения.