отступала от составленного ею расписания: один час — французский язык, два часа — музыка, ещё час — родная речь и математика. И только тогда мне разрешалось идти гулять. Потом мама надумала говорить со мной по-французски. На мои вопросы по-русски она не отвечала, и я был вынужден с грехом пополам подбирать французские слова, чтобы попросить её о чём-нибудь. Если мне удавалось построить удачное предложение, мама приходила в восторг:

— У тебя, мой мальчик, ярко выраженные способности к языкам и абсолютный слух! Ты должен серьёзно работать над собой!

Были ли у меня способности к языкам и абсолютный слух или это только казалось любящей матери — не знаю. Могу сказать одно: языки давались мне легко, а музыку я очень любил и без труда подбирал песенки, услышанные на улице. Но мама запрещала мне играть по слуху.

Мамина строгость проявлялась и в другом: она не разрешала мне дружить с поселковыми ребятами, даже когда я начал ходить в школу. «Чему ты у них научишься?» — спрашивала она каждый раз, когда разговор касался этой темы. Учительница, она совершенно не понимала, что её сын не может расти в одиночестве — без друзей, без товарищей.

А товарищи у меня были. Особенно я дружил с Костей по прозвищу «Волчок».

Оборванный, взлохмаченный, драчун и задира, он учился со мной в одном классе. Потом бросил школу и без дела слонялся по посёлку. Был он сиротой, жил у тётки. В школе я с ним не дружил, — наша дружба завязалась позже и при довольно забавных обстоятельствах.

Однажды вечером я сидел дома один. Отец уехал в очередной рейс, мама занималась в школе с хоровым кружком — разучивала новые песни к рождеству. Подогрев ужин, я поел и улёгся на диван с книгой в руках.

Вдруг дверь распахнулась — на пороге стоял, босой, мокрый от моросившего весь день дождя Костя Волчок.

— Ты один? — спросил он, встряхиваясь, как собачонка.

— Один!.. Заходи, — сказал я, радуясь его приходу. Мне было скучно: из-за дождя никто из знакомых ребят на улицу не показывался.

— Ничего живёте, чисто! — проговорил он, осматриваясь по сторонам. Осмелев, он заглянул даже в спальню. — Ух ты, сколько книг!.. Ты их все прочитал?

— Конечно, — с гордостью ответил я, хотя далеко не все книги, стоявшие на этажерке, были прочитаны мною.

— А мне дашь? Только с картинками.

Я взял с этажерки «Робинзона Крузо», обернул в бумагу и протянул Косте.

— Только уговор: книгу не пачкать и вернуть вовремя! — строго сказал я.

— Ладно уж. — Волчок сел на краешек дивана и принялся рассматривать картинки. — Здорово! — то и дело восклицал он.

Потом, положив книгу на диван, он как-то странно поглядел на меня.

— Вань, правду говорят, что ты армянен?

— Чудак!.. Ты же знаешь моего отца.

— Говорят, мамка твоя армяненка… И ещё — фармазонка!

— Фармазонка?! — Я не понимал этого слова, но оно показалось мне очень обидным. Сжав кулаки, я подскочил к нему: — Я покажу тебе фармазонку!..

Он медленно поднялся с дивана.

— Тебе что, драться охота?

— За такие слова я тебе морду набью!

— Ещё посмотрим, кто кому набьёт!..

Я наступил ему на ногу и со всего размаху ударил его головой в подбородок, — этому приёму научил меня отец. Волчок, лязгнув зубами, растянулся на полу. Я навалился на него, стал колотить куда попало.

— Вот тебе фармазонка, вот тебе!..

— Пусти, бешеный, пусти, тебе говорят! — вопил он.

Вдруг над нами послышался мамин голос:

— Это что такое?!

Я поднялся, с трудом переводя дыхание, красный и такой же взлохмаченный, как Волчок.

— Почему вы дрались? И почему этот мальчик у нас? — строго спросила мама.

— Сам пришёл, я его не приглашал… Книгу попросил. Потом стал говорить о тебе нехорошие слова…

— Какие слова?

— Что ты армянка и… и фармазонка.

К моему удивлению, мама на это нисколько не рассердилась.

— Я действительно армянка, и в этом нет ничего плохого, — спокойно сказала она и обратилась к Волчку: — А ты знаешь, что такое фармазон?

— Знаю, это те, которые в бога не верят, — бойко ответил он.

— В старину «фармазонами» называли вольнодумцев, — сказала мама и, вздохнув, добавила: — Но ко мне это не подходит…

Волчок схватил книгу и молча направился к выходу. Мама остановила его:

— Погоди, Костя! Скажи, пожалуйста, почему ты перестал ходить в школу?

— Потому что… потому что… — Он зло посмотрел на маму и выпалил одним духом: — Потому что обувки нет и на книжки денег нет и взять неоткуда!

— Понимаю, — грустно сказала мама и провела рукой по его всклокоченным волосам. — Ты сегодня ел что-нибудь?

— Утром хлеба поел… Тётка Оксана дала, — я ей воды натаскал…

— Подожди. — Мама пошла на кухню и принесла большой ломоть белого хлеба с куском сала. — На, поешь!

Костя, даже не поблагодарив, жадно стал уплетать хлеб.

— Надеюсь, вы больше не будете драться? — спросила мама.

Мы с Костей промолчали.

Уже стоя у дверей, Волчок кивнул головой в мою сторону и сказал:

— А он ничего… молодец! Здорово умеет драться! — Это была высшая похвала.

— Бедный мальчуган! — вздохнула мама, когда Волчок ушёл.

— Да, бедный!.. Я ему ещё покажу! — сказал я не совсем уверенно.

— Что ему показывать, он и так несчастный!.. Тёмные, невежественные люди болтают всякий вздор, а он повторяет. — Мама прижала мою голову к своей груди. — Как я хочу, дорогой, чтобы ты стал настоящим человеком!.. — В глазах у неё блеснули слёзы.

Мама не стала проверять тетради, как делала обычно в эти часы, а села за пианино. Её длинные, тонкие пальцы коснулись клавиш. Я очень любил, когда она играла. А в тот вечер она играла долго и, как мне казалось, особенно хорошо…

Спустя два дня, когда я шёл в школу, меня догнал Костя Волчок.

— Иван, ты что… злишься? — спросил он, шагая рядом.

Я молчал.

— Вот те святой крест, не хотел я её обидеть! — Волчок перекрестился. — Она у тебя хорошая, добрая!.. Много ты понимаешь… Хлебом меня не купишь! Непродажный я, а к голоду привычный!.. Раз говорю — хорошая, значит, и есть хорошая!

— Ладно уж, — примирительно сказал я, понимая, что Волчок говорит искренне. — Я и сам знаю, какая у меня мама!

Некоторое время мы шли молча.

Волчок опять заговорил, на этот раз о другом!

— А в той книге здорово написано! Вот если бы нам с тобой да на такой остров!.. Как ты думаешь, есть ещё такие острова?

— Сколько хочешь. Даже в притоках Дона есть пустынные острова — там одни птицы гнездятся.