Мы редко принимаем исповеди, но я принял несколько в прошлую субботу по предварительной записи. Сегодня вечером в дом приходского священника явился некий человек с вопросом, помню ли я его исповедь. Я ответил отрицательно.

— В таком случае вы, вероятно, также забыли, что сказали мне, выслушав мое признание.

Я помотал головой:

— Прекрасно помню. Я сказал вам, что и сам убийца.

Он слегка обалдел, и я предложил ему присесть.

— Домработница уже ушла, — добавил я, — но могу угостить вас чаем или растворимым кофе. — Я указал на свой стакан. — Это вода со льдом, никогда не могу напиться вволю. Воды у нас тоже полно.

— Я рассказал вам, что я сделал, — сказал он.

— Должно быть, — кивнул я. — Не советую повторять.

— Не буду. Даже и не хочется. Мне здорово полегчало! Я ваш должник по гроб жизни.

Разумеется, я сказал «очень любезно с вашей стороны» и вежливо поинтересовался, чего ему угодно.

— Мне угодно знать, что сделали вы. — Он вздохнул и в следующий миг ухмыльнулся. — Вы не обязаны ничего рассказывать, я знаю. Вы ничего мне не должны. Но…

— Признание облегчает душу.

— Именно так, падре. Облегчает. Кроме того, я очень хочу знать. Я никому не расскажу, а даже если бы и рассказал, мне бы никто не поверил. Так вы расскажете? В виде одолжения?

— Ради своего же блага.

— И моего тоже. Я думаю, мне это поможет.

— Вдобавок вы же мне рассказали, пусть я и забыл все. Не стану спрашивать, забудете ли вы мою историю. Я знаю ответ.

Здесь для него было лучше промолчать, что он и сделал.

— Я находился на корабле. Один человек там оскорблял меня. Снова и снова, причем так, что было ясно: добром это не кончится.

Мой гость кивнул.

— Мы участвовали в крупном сражении — мы с ним на одной стороне. Там билось много мужчин, в общей сложности, наверно, с полсотни. И на нашей стороне сражалась одна женщина — чуть не забыл про нее. У моего обидчика за поясом был молоток — так, чтобы легко выхватывать правой рукой. Он использовал молоток в качестве оружия.

— Прошу прощения, падре. Мне не следовало спрашивать.

— Ничего, все в порядке. — Теперь настала моя очередь вздохнуть. — Это только один случай. Боюсь, есть много других — все зависит от того, как Бог судит подобные поступки.

Я отхлебнул воды из стакана, собираясь с духом.

— Этот человек — тот самый, который оскорблял меня, — подошел пожать мне руку после боя. Я сражался ганшпугом — дубовой палкой с железным наконечником. Примерно такой длины.

Я показал длину, как рыбак показывает размер рыбы, и мой гость кивнул.

— Четыре с половиной фута, наверное. Может, пять. Она была бы тяжелой и без железного наконечника, но наконечник добавлял палке веса с одного конца. Понимаете, о чем я?

— Он хотел пожать вам руку, — сказал гость.

— Да. Да, хотел. Тогда мне все пожимали руку, ну и он не остался в стороне. Я взял его руку и удержал в своей, чтобы он не схватился за молоток, а левой ударил сверху ганшпугом, который лежал у меня на плечах.

— Ясно…

— Когда он упал без чувств на палубу, я ударил еще раз, сильнее прежнего, взявшись за ганшпуг обеими руками. Я так и не понял толком, что вдруг на меня нашло. Один мой друг взял парня за ноги, а я за плечи. Голова у него была всмятку — это я помню. И мы бросили его за планшир, в море.

Мой гость засыпал меня вопросами, но я ни на один не ответил внятно, просто повторял снова и снова, что в двух словах тут не объяснишь — пришлось бы, мол, всю ночь не сомкнуть глаз. Я не добавил (хотя мог бы), что он мне все равно не поверил бы. В конце концов я пообещал изложить свою историю в письменном виде и отослать ему, когда это никому уже не повредит.

Сейчас я прогуляюсь подольше и хорошенько все обдумаю. Потом вернусь домой и приступлю к делу.

Порой кажется, что бо?льшую часть времени я провожу, пытаясь объяснить разные вещи людям, не желающим ничего понимать. Допускаю, дело не только в них. По вечерам, после закрытия Молодежного центра, я свободен. Наверное, следовало написать: «наполовину свободен». При каждой возможности я читаю — жизнеописания хороших, добропорядочных людей, которые искали и нашли Бога.

Я не такой: либо я никогда не терял Его, либо никогда не искал. Прочитав все изложенное ниже, вы сами решите, первое или второе. Я много раз исповедовался, но думаю, кто-то должен рассказать мою историю. Я не автобиограф, просто человек, который ее знает.

Мне было лет десять, наверное, когда мы с отцом переехали на Кубу. Коммунисты лишились власти, и отца отправили держать казино в Гаване. За городом вновь открылся старый монастырь, и монахи учредили при нем школу-интернат. Через несколько лет отец отправил меня туда. Думаю, он дал монастырю тысяч пятьдесят или около того, поскольку за все годы, что я там был, речи о плате за проживание и обучение не заходило ни разу — насколько я помню.

В юном возрасте год кажется целой жизнью, так что прошло три или четыре жизни, прежде чем я превратился из ученика в послушника монашеского ордена. Казалось бы, я должен помнить такие вещи лучше. Но помню только, что в один прекрасный день наставник послушников собрал всех нас и объяснил, что аббат решил упразднить монастырскую школу. Родители, которые не желают, чтобы их сыновья вступили в орден, приедут и заберут их домой.

Тогда большинство моих друзей покинули монастырь. Мой отец не приехал за мной, и потому я стал послушником.

Я забежал вперед — такое часто случается, когда я пытаюсь говорить публично. Сначала мне следовало сказать, что до этого я проводил каникулы дома. Не все, а некоторые — например,