Пробыв в воздухе 22 часа, 4 июля поздней ночью я прибыл в Перт — город, расположенный на западном побережье Австралии. Летел я сюда из Англии и заранее знал, что на аэродроме меня должны встретить представители администрации зоопарка. Они меня действительно встретили и отвезли в гостиницу, пообещав назавтра заехать за мной в 10 утра, для того чтобы показать мне столицу Западной Австралии. Здесь в течение двух месяцев непрерывно шёл дождь, и поэтому воздух был на удивление прохладен и свеж. Я заснул сном праведника, из которого меня вырвал звонок портье, сообщавшего, что «господа из зоопарка ждут внизу, в холле». Мне было ужасно стыдно: со мной ещё никогда не случалось, чтобы я проспал. В результате пришлось осматривать этот зелёный город с его полумиллионным населением даже не позавтракав и, что ещё хуже, небритым.

Прошло целых восемь дней, пока я акклиматизировался и привык жить шиворот-навыворот. Ведь в Австралии все наоборот: из нашего лета я попал в австралийскую зиму, да и день там начинается на девять часов раньше, чем у нас. В Мельбурне в половине пятого уже темнело; однажды, к моему удивлению, даже шёл снег, а в Сиднее температура иногда снижалась до четырёх градусов! Уснуть мне удавалось лишь в три часа ночи, но зато я успевал досыта начитаться исторических повестей Алана Муэрхеда, в которых рассказывалось об открытии Австралии, о первой экспедиции, сумевшей пересечь континент, и других книг о первых поселенцах Австралии, а именно о колонии для особо опасных преступников, учреждённой здесь в 1788 году. Мы, европейцы, много читали о знаменитых открывателях Африки, таких, как Бекер, Ливингстон, Стэнли, Эминпаша. Но кто из нас хоть раз слышал имена не менее достойных австралийских землепроходцев — Чарлза Стёрта, Уильяма Уиллса, Роберта О'Харра Бёрка, Джона Стюарта? Наверное, немногие.

Проснуться после чтения этих историй мне удавалось не раньше девяти вместо привычных шести часов.

— Какое впечатление произвёл на вас Сидней? — задал мне дежурный вопрос один из австралийских журналистов. — Не правда ли, бесподобен своим размахом? Ведь он в семь раз больше Лондона, от одного конца города до другого — 100 километров! Не кажется ли вам, что со временем все больше будет увеличиваться поток туристов, желающих полюбоваться нашими небоскрёбами, колоссальными мостами и сверхмодерновым оперным театром?

Молодые государства всегда особенно гордятся своими городами, своей техникой и индустриальным размахом. А живую природу родной страны со всеми её особенностями считают малоинтересной и недостойной внимания.

Стараясь не обидеть гостеприимных, исключительно приветливых и любезных австралийцев, мне пришлось со всякими оговорками объяснить репортёру свой взгляд на этот вопрос. Небоскрёбы, автострады, гигантские мосты, промышленные предприятия, красивые современные театры, стадионы, аэродромы и море крыш — всё это можно найти везде. И повсюду они выглядят почти одинаково. Люди сейчас — будь они жителями заштатной деревни или Лондона, Лос-Анджелеса или Токио — одеваются почти одинаково, едят одно и то же, обставляют дома стандартной мебелью и смотрят по телевидению одни и те же фильмы. Почти ни в одной стране нельзя достать сувенира, которого невозможно было бы приобрести в магазине у себя на родине. Нет, я ни за что не поверю, чтобы американцы или англичане пустились в кругосветное путешествие только для того, чтобы посмотреть на новостройки Сиднея и Мельбурна. Может быть, то, что я скажу, будет шокировать современного австралийца, который заслуженно гордится своими достижениями, однако я твёрдо уверен: турист, избалованный видами Скалистых гор и Швейцарии, уже насмотревшийся на слонов и льбов в национальных парках Восточной Африки, поедет в Австралию лишь затем, чтобы поглядеть… на кенгуру.

Как-то я проехал на микроавтобусе 1300 километров от Сиднея до Аделаиды. При этом из окна машины мне удалось увидеть только 22 кенгуру, из них 15 — далеко от дороги, почти у самого горизонта; заметив машину, они со всех ног кинулись прочь. Остальных семь кенгуру я насчитал на дороге задавленных автомашинами.

А когда из города Дарвина, расположенного на тропическом севере Австралии, я направлялся к одной заброшенной ферме, то заметил, что в ночной темноте вдоль всей дороги то и дело светились глаза каких- то животных. Однако при ближайшем рассмотрении это каждый раз оказывались то разбитые пивные бутылки, то выброшенные консервные банки. Все обочины дороги были усеяны этими «сувенирами», их тут лежали тысячи, десятки тысяч, миллионы…

— Ну разумеется, вы можете увидеть сколько угодно кенгуру! Для этого достаточно только сходить в любой из зоопарков Сиднея, Мельбурна, Аделаиды или Перта, — говорят австралийцы.

Но увидеть кенгуру в зоопарке можно и в любой европейской стране, для этого совсем не обязательно ехать в Австралию. А сегодня, когда 80 процентов европейского и американского населения живёт в больших городах, людям все чаще хочется провести свой отпуск в каком-нибудь месте, где ещё можно увидеть природу в её первозданном состоянии, где ещё встречаются непуганые, доверчивые животные, не убегающие при виде человека. Миллионы людей для этой цели едут в национальный парк Роки-Маунтин в Соединённых Штатах, а в последнее время сотни тысяч стали направляться в обширные национальные парки Африки. И с каждым годом таких людей становится всё больше.

«Ну разумеется же, и у нас есть национальные парки, — скажет вам любой австралиец. — Их целых восемь или двенадцать, и расположены они в специфической „австралийской местности“.

И если спросишь: «А как велики эти национальные парки?», то получишь ответ: «О, огромные! Много тысяч акров!»

Но я-то знаю, что если заповедная территория занимает даже тысячи акров, то её нельзя считать настоящим национальным парком: она слишком мала. Национальный парк должен измеряться тысячами квадратных километров, вот тогда это будет отвечать требованиям настоящей, действительной охраны природы. Потому что только на обширной нетронутой площади может сохраниться биологическое равновесие в природе, только на такой территории животные в состоянии прокормиться. Резерваты, в которых животных содержат в вольерах, словно в зоопарке, — это не национальные парки, даже если они носят такое название.

Собственно говоря, я не очень-то имею право критиковать. На моей родине вообще нет ни одного национального парка. Да и что в них охранять? Лучшие виды животных давно уже истреблены. Медведь, лось, зубр, рысь и волк ушли в область преданий. А другие — куропатка, филин, орёл, речная выдра — постепенно исчезают. Не лучше обстоит дело и в других европейских странах.

Но я уже многие годы работаю в Африке и стараюсь, как могу, помочь сохранить там тех диких животных, которых не встретишь больше нигде в мире. Мне хочется сделать всё возможное, для того чтобы наши внуки и правнуки ещё смогли их застать живыми.

Куда бы я ни приехал — в Советский Союз, Канаду или Австралию, — всюду люди меня тревожно спрашивают: не уничтожат ли африканцы в ближайшее время всю свою бесценную дикую фауну? И я каждый раз с радостью вношу ясность в этот вопрос: «Нет, африканцы новых, освободившихся от колониализма государств не уничтожают своих уникальных животных. Наоборот, они заинтересованы в том, что— бы сохранить большие национальные парки и создавать новые. Это будет привлекать в страну все больше туристов и станет прекрасной статьёй дохода. В некоторых из этих стран после избавления от колониализма для охраны диких животных уже сделано больше, чем за все предыдущие десятилетия правления европейцев.

А теперь мне захотелось узнать, как обстоит дело в отношении охраны природных ландшафтов и животного мира в Австралии. Мне интересно было посмотреть, как на воле живут те четвероногие и крылатые австралийцы, которых мы уже десятки лет содержим у себя во Франкфуртском зоопарке. Дело в том, что природа таких тропических материков, как Австралия и Африка, особенно чувствительна к