Лени (смеется). Смирно! (Пауза.) И это в тридцать три года!

(Раздраженно.) Да садись же ты!

Иоганна. Почему? Разве уже пора?

Лени. Пора? Будем ждать, вот и все.

Вернер пожимает плечами.

Мы будем ждать, ты это отлично знаешь.

Иоганна. Откуда ему знать?

Лени. Так у нас заведено. Перед каждым семейным советом...

Иоганна. И как часто они бывают?

Лени. Когда-то они были нашими праздниками...

Иоганна. Каждый по-своему празднует. И что же?

Лени (продолжает). Вернер приходил слишком рано, а старый Гинденбург запаздывал.

Вернер (Иоганне). Не верь ей. Отец всегда был по-военному точен.

Лени. Правильно. Мы ждали его здесь, а он у себя в кабинете курил сигару, поглядывая на часы. Он входил по-военному в три часа десять минут. Десять минут: ни минутой раньше, ни минутой позже. Двенадцать, со служебного совещания, восемь — когда он председательствовал на административном совете.

Иоганна. А зачем такие сложности?

Лени. Чтобы у нас было время набраться страху.

Иоганна. И на верфи?

Лени. Шеф является последним.

Иоганна (поражена). Что? Кто это сказал? (Смеется.) Кто придает этому значение?

Лени. Пятьдесят лет своей жизни старый Гинденбург думал, что это имеет значение.

Иоганна. Возможно, тогда, но теперь...

Лени. Теперь он уже ни во что не верит. (Пауза.) И все же опоздает на десять минут. Убеждения меняются, а привычки остаются: наш бедный отец приобрел свои привычки еще при Бисмарке. (Вернеру.) Помнишь, как мы его ждали? (Иоганне, указывая на Вернера.) Он дрожал и спрашивал — кого же накажут!

Вeрнер. Будто ты не дрожала, Лени?

Лени (сухо, с усмешкой). Я? Я умирала со страху, но говорила себе: он за все заплатит.

Иоганна (с иронией). И заплатил?

Лени (улыбаясь, но очень жестко). Платит. (Оборачиваясь к Вернеру.) Так кого же накажут, Вернер? Кто из нас двоих будет наказан? О, мы впали в детство. (Неожиданно резко.) Ненавижу, когда жертвы уважают своих палачей.