У Хитоси всегда был при себе колокольчик, прикрепленный к портмоне, в котором он держал свой проездной билет. Хотя это была безделушка, которую я подарила ему, еще когда мы не были влюблены, ему было суждено никогда с ним не расставаться.

Мы познакомились с ним, когда ученики второго класса повышенной школы отправились в путешествие, хотя мы и были в разных группах. Поскольку во время путешествия каждая группа двигалась по особому маршруту, мы оказались все вместе только во время поездки на скоростном поезде «Синкансэн». Мы пожали друг другу руки, когда по прибытии шутливо прощались на платформе. И вдруг я вспомнила про колокольчик с кошки, завалявшийся в кармане моей школьной формы. Со словами: «Подарок на прощанье» я протянула ему колокольчик.

— Что это такое? — рассмеялся он, с особой осторожностью взял его с моей ладони и завернул в носовой платок.

Я очень удивилась, потому что это было совсем нетипично для юноши его возраста.

Оказалось, что это любовь.

То ли потому, что колокольчик был подарен именно мной, то ли потому, что Хитоси привык бережно относиться к любому подарку, но в мгновение ока я прониклась к нему симпатией.

Этот колокольчик соединил наши сердца. Во время путешествия мы постоянно слышали его звон. Всякий раз, когда он звенел, то напоминал обо мне, а я непроизвольно вспоминала дни до того, как отправилась в путешествие, я проводила время, представляя, что мне слышится звон колокольчика под далеким, безбрежным небом, и вспоминала того, у кого он сейчас. Когда мы вернулись, началась наша страстная любовь.

С той поры почти четыре года и днем, и ночью, в разных обстоятельствах колокольчик всегда был с нами. При первом поцелуе, при крупных ссорах, при ясной погоде, в дождь и снег, в нашей первой постели, когда мы смеялись и плакали, слушали музыку или смотрели телевизор, всякий раз, когда мы были вместе и Хитоси вынимал этот футляр, который использовал как бумажник, оттуда доносился слабый, но ясный звук. И этот милый-милый звук потом еще долго продолжал звучать в ушах. Задним числом то, что я его слышала, можно приписать сентиментальности. Однако я настаиваю, что именно так оно и было.

В глубине души я считала это странным. Иногда, как бы пристально я ни смотрела на Хитоси, мне казалось, что его нет. Много раз, когда он спал, я могла проникнуть в него, только приложив ухо к его сердцу. Даже при виде улыбающегося лица Хитоси мне непроизвольно приходилось напрягать зрение, чтобы его рассмотреть. И в окружающей его атмосфере, и в выражении лица всегда было что-то прозрачное. Поэтому меня постоянно преследовало ощущение какой-то бесчувственности в нем. Не было ли это предчувствием того, чего я не смогу избежать?

Возлюбленный должен умереть, прожив долгую жизнь, а я потеряла его в двадцать, и тогда я так страдала, что мне показалось: я утратила даже способность дышать. С той ночи, когда он умер, моя душа отправилась в какое-то другое пространство и почему-то никак не возвращалась. Я почему-то уже не могла смотреть на мир как прежде. Голова моя была как в тумане, то всплывая, то снова погружаясь, я пребывала все дни в страшной депрессии. Я предчувствовала, что мне предстоит испытать то, чего лучше бы никогда не узнать за свою жизнь (аборт, проституция, тяжелая болезнь).

Мы же были еще так молоды, и, возможно, это была еще не последняя наша любовь! Тем не менее за нашу короткую жизнь мы были свидетелями многих драм. Мы оказались глубоко привязанными друг к другу. Мы выстроили наши четыре года, тщательно взвешивая все события, познавая их одно за другим.

И теперь я могу выкрикнуть: «О, эти идиотские боги! Я так любила Хитоси, что была готова ради него умереть!»

После смерти Хитоси прошло два месяца. Каждое утро я стояла у перил моста через реку и пила горячий чай. Поскольку я не могла заснуть, то начала бегать трусцой по ночам. Именно в этом месте на обратном пути я делала передышку.

Самым страшным для меня было спать по ночам. Но еще ужаснее был шок, который я испытывала при пробуждении. Я боялась того непроглядного мрака, который окутывал меня, когда, просыпаясь, я понимала, в каком состоянии нахожусь. Всякий раз мои сны были связаны с Хитоси. И независимо от того, встречалась я с Хитоси или нет в своих мучительных, зыбких сновидениях, я понимала, что это был только сон, а в действительности уже никогда больше с ним не встречусь. Поэтому я старалась оставаться в царстве снов и не просыпаться. При мысли, что придется снова заснуть, на меня накатывали волны холодного пота, подступала тошнота, и я с раскрытыми глазами встречала холодный рассвет. Сквозь занавески начинал пробиваться голубоватый свет, и меня выбрасывало в это бездыханное пространство. И тогда мне было так одиноко и печально, что казалось, будет лучше вернуться в сон. И на рассвете, когда я уже совершенно не могла спать, я продолжала страдать совсем одна, вспоминая свои сны. Только тогда я полностью просыпалась. Окончательно измученная бессонницей и страхом перед одиночеством, напоминающим длительное безумие в ожидании первых утренних лучей света, я решилась бегать. Я купила дорогой трикотажный костюм и кроссовки, даже маленький алюминиевый термос. Я подумала, что начинающие всегда того и гляди переусердствуют, но все же лучше обо всем позаботиться заранее.

Я начала бегать сразу после весенних каникул. Я добегала до моста, потом возвращалась домой, где тщательно простирывала полотенце и спортивный костюм, и, положив их в сушилку, помогала матери готовить завтрак, после чего немного спала. Так текла моя жизнь. По вечерам я встречалась с друзьями, мы смотрели видео, я делала все возможное, только бы не оставалось свободного времени. Но все усилия были бесполезными. Единственное, чего мне хотелось, — это встретить Хитоси. Но я пыталась изо всех сил продолжать двигать руками, телом, душой. Мне хотелось верить, что если я буду, хотя бы бессознательно, продолжать эти усилия, то однажды может случиться прорыв. Этому не было никакой гарантии, но я верила, что смогу этого добиться. Когда умерла моя собачка, а позже — птичка, мне пришлось испытать нечто похожее. Но сейчас все было совершенно иначе. В полной безнадежности, высыхая, проходили день за днем, а я продолжала думать, повторяя как молитву: «Все нормально, все нормально. Однажды настанет день, который вытащит тебя отсюда».

В том месте, где во время бега я поворачивала обратно, река становилась широкой и разделяла город напополам. Чтобы добежать до перекрывающего ее белого моста, у меня уходило минут двадцать. Это место я особенно любила. У нас часто были там свидания с Хитоси, который жил через реку. Даже после его смерти я любила это место.

На совершенно безлюдном мосту, под звуки журчащей воды, я медленно потягивала горячий чай из фляжки и передыхала. Белая набережная уходила в бесконечность, синяя рассветная дымка расстилалась над городом. Когда я стояла там, в чистом, покалывающем, холодном воздухе, мне казалось, что я совсем близко от того места, которое именуется «смертью». И в самом деле, только в этой совершенно прозрачной, ужасно печальной атмосфере я испытывала облегчение. Исчезало самоистязание. Без этого момента у меня не было бы способности обрести веру в себя и продолжать жить день за днем. Меня саму удивляло, насколько важна была для меня эта атмосфера.

Утром я внезапно проснулась оттого, что мне приснился дурной сон. Было полшестого. На рассвете, предвещавшем ясный день, я, как обычно, переоделась и вышла на улицу. Было еще темно, вокруг ни души. Было ужасно холодно, улицы тонули в белом тумане. Бледно-голубое небо с востока начинало постепенно краснеть.

Усилием воли я заставила себя побежать. Дышать было трудно. У меня мелькнула мысль, что бежать невыспавшейся — значит только причинять страдания своему телу, но я сразу выкинула эту мысль из затуманенной головы, решив, что отосплюсь по возвращении. Когда я бежала по совершенно бесшумным улицам, мне было трудно контролировать свое сознание.