Гeрман Гессе

Сиддхартха

РОМЕНУ РОЛЛАНУ

УВАЖАЕМОМУ ДРУГУ

ПОСВЯЩАЮ

СИДДХАРТХА

Часть первая

Сын Брахмана

У саман

Гаутамма

Пробуждение

Часть вторая

Камала

У людей-детей

Сансара

У реки

Перевозчик

Сын

ОМ

Говинда

Индийская поэма Германа Гессе 'Сиддхартха' создавалась автором в 1919-1922 гг. в Моптаньеле. Русский перевод 'Сиддхартхи', осуществленный Б.Д. Прозоровской, вышел в 1924 г. в издательстве 'Петроград' под названием 'Тропа мудрости.

Индусский роман'. Настоящая публикация 'Сиддхартхи' опирается па это издание. В переводе Прозоровской унифицирована транскрипция ряда собственных имен и терминов, восстановлено авторское название поэмы Гессе.

СЫН БРАХМАНА

Под сенью родительского дома, на солнце речного берега у лодок, в тени садового леса, в тени смоковниц вырос прекрасный сын брахмана, юный сокол Сиддхартха, вместе с Говиндой, своим другом, сыном брахмана. Солнце покрывало загаром его белые плечи на берегу реки, при купании, при священных омовениях, при жертвенных обрядах. Тень вливалась в его черные очи - в манговой роще, при играх мальчиков, при песнях матери, при священных жертвоприношениях, при поучениях ученого отца и беседах мудрецов. Давно уже Сиддхартха принимал участие в этих беседах; вместе с Говиндой, упражнялся он в словесных состязаниях, в искусстве созерцания, с целью самоуглубления. Уже он в состоянии был беззвучно произносить слово 'Ом', это слово слов, - беззвучно выговаривать его при дыхании и выдыхании, с сосредоточенной душой, с челом, озаренным сиянием ясной мысли. Уже в глубине своего существа он познавал Атмана, непреходящего, со вселенной единого.

Радость наполняла сердце отца при виде сына, столь одаренного, жаждущего знания:

великого мудреца и священнослужителя провидел он в нем, князя среди брахманов.

Блаженством преисполнялась грудь матери, когда она глядела на сына, когда видела, как двигался, садился и вставал Сиддхартха, сильный, прекрасный, как ступали его стройные ноги, с какой отменной благопристойностью он ее приветствовал.

Любовь зарождалась в сердцах юных дочерей брахманов, когда Сиддхартха проходил по улицам города, с лучезарным челом, с царственным взором, с узкими бедрами. Но всех больше любил его Говинда, его друг, сын брахмана. Он любил очи и чарующий голос Сиддхартхи, любил его походку и исполненные благородства движения, любил все, что делал и говорил Сиддхартха - а всего больше любил его душу, его огненные мысли, его пламенную волю, его высокое призвание. Ибо знал Говинда - не рядовым брахманом станет его друг, не небрежным исполнителем жертвенных обрядов, не алчным продавцом заклинаний, не тщеславным пустым краснобаем, не злым и коварным жрецом, - как не будет 'он' добродушным глупым бараном в многоголовом стаде. Нет, не будет этого! Да и он - Говинда - не хотел стать одним из тех брахманов, каких существуют десятки тысяч. Он хотел следовать во всем со Сиддхартхой, за любимым, чудным. И если Сиддхартха когда-нибудь станет богом, если он приобщится к сонму лучезарных, - тогда и он, Говинда, последует за ним, как друг его, как спутник, как слуга и копьеносец, как тень.

Все любили Сиддхартху. Во всех он вселял радость, для всех был утехой.

Но сам он, Сиддхартха, не ведал радости, не знал утех. Гуляя по розовым дорожкам сада, среди смоковниц, сидя под голубоватой сенью Рощи Созерцания, совершая ежедневные очистительные омовения, принося жертвоприношения в тенистой глубине манговой рощи, с отменной благопристойностью в каждом своем движении, всеми любимый, всех радуя взоры, - сам он, однако, не находил радости в своем сердце.

В струях речных вод, в мерцании ночных светил, в сиянии солнечных лучей, мелькали перед ним образы, носились неугомонные мысли. Грезы и душевную тревогу навевали на него и курение жертвенного фимиама, и стихи Ригведы, и поучения древних брахманов.

И Сиддхартха познал муки неудовлетворенности. Он почувствовал, что любви родителей, любви Говинды, его друга, недостаточно, чтобы навсегда и всецело осчастливить, успокоить и насытить его. Он догадывался, что его достопочтенный отец и другие его учителя - мудрые брахманы уже передали ему большую и лучшую часть своей мудрости, что они уже перелили все свое богатство в его алчущий сосуд, - но не наполнился сосуд, не удовлетворена мысль, не успокоилась душа, не умиротворено сердце. Омовения вещь хорошая, - но не водою же смыть грех, утолить жажду души, унять тревогу сердца? Превосходны жертвоприношения и вознесения молитв к богам - но разве этого достаточно? Разве жертвоприношения дают счастье?

А боги? Действительно ли творцом мира был Праджапати, а не Атман - Он, Единственный, Всеединый? Ведь и боги существа сотворенные, как я и ты, подчиненные времени, преходящие... И хорошо ли в таком случае, правильно ли, имеет ли смысл приносить им жертвы? Кому же и приносить жертвы, кому поклоняться, как не Ему, единственному, Атману? И где искать Атмана, где он пребывает, где бьется его извечное сердце? Где, как не в собственном Я, в его сокровенной глубине, в том Неуничтожаемом, что каждый носит в себе? Но где же, где это Я, это сокровенное, это начало начал? Оно не в плоти и не в крови, не в мысли и не в сознании, - учат мудрейшие. Где оно тогда? Существует ли иной путь, чтоб проникнуть туда, к этому Я, ко мне, к Атману? И стоит ли его искать? Увы, никто не может указать этот путь, никто не знает его, - ни отец, ни наставники и мудрецы, ни священные жертвенные песнопения. Все-то они - брахманы и их священные книги - знают, всем-то и даже более, чем всем они интересовались - творением мира, происхождением речи, пищи, вдыхания и выдыхания, соотношением чувств, деяниями богов. Бесконечно много знают они, - но какую цену имеет все это знание, если не знаешь Единого и Единственного, важнейшего, единственно важного?

Правда, во многих стихах священных книг, в особенности в Упанишадах Самаведы говорится об этом сокровенном, изначальном... Дивные это стихи! 'Твоя душа - это весь мир', - гласят они. И еще в них говорится, что человек в состоянии глубокого сна - входит в свое сокровенное Я, пребывает в Атмане. Дивная мудрость звучит в этих стихах; все знание мудрейших собрано тут и высказано в магических словах, - чистое, как пчелами собранный мед. Нет, нельзя не относиться с глубочайшим уважением к столь огромным запасам знания, собранным и сохраненным бесчисленными поколениями мудрых брахманов. Но где брахманы и жрецы, где те мудрецы и подвижники, которым удалось не только достигнуть, но и воплотить в жизнь это глубочайшее знание? Где тот чародей, который сумел бы это пребывание в Атмане во время сна перенести в бодрственное состояние, в жизнь, в действие, в слово и дело? Многих почтенных брахманов знал Сиддхартха. Прежде всего - своего отца, чистого, ученого, почтеннейшего из почтенных. Достоин преклонения был его отец: кротостью и благородством дышало его обращение, чиста была его жизнь, мудро было его слово, утонченная и возвышенная мысль отражалась на его челе. Но и он, - столь много познавший, - видал ли он блаженство? Жил ли он в мире с самим собой, не был ли и он лишь ищущим, жаждущим? Разве не приходилось ему, чтобы утолить свою жажду, снова и снова черпать из священных источников, - из жертвоприношений, из книг, из собеседований с брахманами? Зачем ему, безупречному, надо каждый день смывать грех, каждый день совершать очищение - каждый день проделывать все сызнова? Разве Атман не живет в нем, разве не течет в его собственном сердце первоисточник? Его-то - этот первоисточник - и надо отыскать в собственном Я. Им-то и надо овладеть. Все же остальное лишь искание, лишь хождение окольными путями, блуждание.