Мы условились встретиться с дядюшкой у самой реки, ровно в девять утра. Шлюпка должна быть наготове, а машину доставит дядюшкин слуга, старик негр. В чем, собственно, заключалось предстоящее испытание, было известно одному только изобретателю.

Первым на место явился я. Деревушка располагалась высоко по течению, и жаркое материковое солнце начинало уже припекать. Вскоре между деревьями показался дядюшка; он шел без шляпы, поминутно отирая со лба пот. За ним на изрядном расстоянии тащился бедняга Йорпи с неким сооружением на спине, по виду напоминавшим врата Газы.[1]

– Так-так, Йорпи, давай-давай, не отставай! – покрикивал дядюшка, то и дело нетерпеливо оглядываясь.

Негр кое-как доковылял до шлюпки, и тут обнаружилось, что за великие врата Газы я принимал продолговатый обшарпанный ящик весьма внушительного объема, наглухо заколоченный. Ящик был непроницаем, словно сфинкс, и дядюшкина затея представилась мне еще более таинственной.

– Это и есть та самая чудесная машина?! – не удержался я от восклицания. – Да ведь это всего-навсего старый упаковочный ящик! И именно он должен принести вам, дядюшка, целый миллион долларов до истечения года? Измызганный, жалкий, бросовый ящик, годный разве что для золы!

– Ставь его в шлюпку! – прорычал дядюшка, повернувшись к Йорпи и не обращая ни малейшего внимания на мою мальчишескую дерзость. – Сюда его, сюда – ты, херувим седовласый! Да легче, легче! Если эта штуковина лопнет, вся моя будущность полетит к чертям!

– Лопнет? Полетит к чертям? – ужаснулся я. – Уж не набит ли ваш ящик порохом? Скорее пропустите меня на дальний конец лодки!

– Сиди помалкивай, простак! – прикрикнул на меня дядюшка. – Прыгай сюда, Йорпи, и держи ящик мертвой хваткой, а я пока оттолкнусь от берега. Осторожнее! Осторожнее, болван черномазый! Придержи с той стороны – ума не хватает, что ли? Ты что, собрался погубить машину?

– Тьяфол фосми эта машина! – проворчал старый Йорпи (он был выходец из голландских колоний в Африке). – Тесять лет фсё машина меня мучил.

– Отчаливаем! Берись за весло, малец, а ты, Йорпи, держи ящик покрепче. Так, поехали! Осторожнее, осторожнее! Не тряси ящик, Йорпи. Полегче, полегче! Там коряга. Оттолкнулись разок – ура, плывем! Прибавь-ка ходу, парень, – вперед, на остров!

– На остров? – переспросил я. – Да ведь поблизости нет никакого острова.

– А за мостом, в десяти милях отсюда, есть! – решительно заявил дядюшка.

– В десяти милях? Плыть с этой рухлядью десять миль вверх по течению, да еще в такую жару!

– Мы направляемся к Куошскому острову – и ни слова больше! – отрезал дядюшка.

– Дядюшка, помилосердствуйте! Да знай я заранее об этом великом путешествии под палящим солнцем, вам бы не удалось так легко заманить меня в лодку. Что там у вас в ящике? Булыжники для мостовой? Взгляните, как осела шлюпка. Я не собираюсь тащить за десять миль сундук с булыжниками. Какой в этом прок?

– Так слушай же, профан, – молвил дядюшка, застывая с поднятым над водой веслом. – Извольте прекратить грести, сэр! Если вы не намерены войти в историю соучастником великого эксперимента, если вы готовы пренебречь бессмертной славой – так вот, сэр, если вы не собираетесь присутствовать при первом испытании моего знаменитого Гидравлико-Гидростатического Аппарата для осушения болот и топей, при помощи которого можно будет, по одному акру за час, превратить поименованные болота и топи в поля, плодороднее заливных лугов реки Дженесси;[2] я повторяю, сэр, если вас не прельщает роль горделивого летописца былых времен, повествующего о сегодняшнем эпохальном событии своим детям и детям детей своих, когда я, несчастный, давно уже скроюсь в могиле, – в таком случае, сэр, вы вольны поступать как заблагорассудится и можете немедля возвратиться на сушу.

– Но, дядюшка, я вовсе не хотел.

– Ни слова, сэр! Йорпи, забери у него весло и помоги подгрести к берегу.

– Но, дорогой дядюшка, я хочу сказать, что…

– Ни звука, сэр! Вы открыто продемонстрировали презрение к знаменитому Гидравлико- Гидростатическому Аппарату. Ссади его на берег, Йорпи. Вот мы снова на мелководье. Прыгай из лодки, Йорпи, и доведи джентльмена до берега вброд.

– Нет-нет! Милый мой, добрый дядюшка, ради бога, простите меня на этот раз – и я никогда больше даже не заикнусь о вашей машине.

– Не заикнетесь о моей машине! Тогда как главное и заветнейшее мое желание состоит в том, чтобы о ней говорили повсюду! На берег его, Йорпи!

– Нет, дядюшка, ни за что на свете! Я тоже приложил руку к вашему проекту – и теперь вы не заставите меня выпустить из нее весло. Вы своими хитростями не отлучите меня от вашей славы!

– Ах вот как? Ну что же, сказано вполне разумно. Ладно, можешь оставаться на борту, юнец. Полный вперед!

Некоторое время мы молчали, усердно налегая на весла. Наконец я снова рискнул прощупать почву.

– Я рад, дорогой дядюшка, что вы открыли мне наконец, какой грандиозный эксперимент собираетесь произвести. Новый способ осушения болот! Если ваш опыт пройдет успешно, в чем я нимало не сомневаюсь, то вы, дорогой дядюшка, превзойдете славой римского императора.[3] Тот вознамерился осушить Помптинские болота, но потерпел неудачу.

– Мир успел с тех пор дважды сам себя обогнать, – надменно провозгласил дядюшка. – Окажись этот римский император здесь, так я бы показал ему, на что способен наш просвещенный век.

Видя, что гнев дядюшки остыл и к нему вернулось прежнее благодушие, я осмелился сделать еще одно замечание.

– А все же, дядюшка, грести по этакому пеклу – дело нелегкое.

– Слава, юноша, не дается легко. Чтобы ее достичь, надо потрудиться: долго грести, да еще против течения, вот как мы сейчас. Ведь человеку, увлекаемому всеобщим потоком, суждено тонуть в пучине забвения.

– Но, дорогой дядюшка, объясните, пожалуйста, для чего же нам нужно грести так долго? Подумайте-ка, целых десять миль! Насколько я понимаю, вы предполагаете подвергнуть ваше удивительное изобретение испытанию. Но разве нельзя провести такое испытание в любом другом месте?

– Простак, – ответствовал дядюшка, – ты что же, хочешь, чтобы какой-нибудь злостный соглядатай похитил у меня плоды десятилетнего упорнейшего труда? Замыслив свой проект в одиночестве, я испытаю его в уединенном уголке. Если меня постигнет неудача, ибо и такое возможно, – это останется нашей фамильной тайной. А в случае успеха, обеспечив себе полную секретность, я смогу потребовать любую сумму за обнародование своего открытия.

– Простите, дорогой дядюшка, вы мудрее меня.

– Мудрость, юноша, приходит, как говорится, вместе с возрастом и сединами.

– Взгляните на Йорпи, дядюшка: вы полагаете, что под его седой шевелюрой кроется ум, изощренный годами?

– Я тебе не Йорпи! Держи крепче весло, юнец!

Резкий тон дядюшки снова заставил меня умолкнуть. Наконец шлюпка коснулась дном отмели – ярдах в двадцати от заросшего густым лесом острова.

– Тихо! – прошипел дядюшка. – Не шевелиться! – Он замер на месте, пристально оглядывая оба берега реки, русло которой было здесь особенно широким.

– Подождем, пока вон тот всадник проедет мимо! – зашептал он, указывая на едва заметную точку, перемещавшуюся по дороге, которая вилась меж крутых скал обрывистого берегового склона. – Так-так, вот теперь он скрылся за деревьями. Быстрее, Йорпи! Осторожнее, говорю тебе! Прыгай за борт, вытаскивай ящик и… Стойте!

Мы снова окаменели.

– Не сидит ли какой-то мальчишка, словно Закхей,[4] вот там, на